Поезд прибыл в Хельсинки утром. Выйдя с вокзала, я села на трамвай и отправилась к себе домой, в Кяпюля. В комнатке стояла лишь узкая кровать, стол и табуретка, все покрытое толстым слоем пыли. Я делила квартиру с девушками-студентками лет на десять моложе меня. Им было со мной удобно: я аккуратно платила свою треть аренды, а появлялась крайне редко. Я сказала им, что занимаюсь охранной деятельностью, и пару раз намекнула, что мне частенько приходится сопровождать ценный груз за границу. К счастью, соседки и понятия не имели, какой угрозе они подвергают свою жизнь, обитая со мной под одной крышей. Зато меня вполне устраивало иметь официальный адрес, который значился во всех справочниках, помимо домика в Дегербю, где я проводила большую часть свободного времени. За домик я платила полуофициально, так что вычислить мою связь с Дегербю было практически невозможно.
У меня уже давно было ощущение, что за мной следят. В числе обманутых моей хозяйкой могут быть как продавцы, так и покупатели, то есть все участники сделок, которые она проворачивала. Для «новых русских» коттедж в Финляндии на берегу озера среди нетронутой природы был символом высокого положения в обществе. Чтобы чувствовать себя в полной безопасности, они мгновенно окружали свои участки глухими заборами, протягивали колючую проволоку даже по воде. Я с ужасом смотрела на эти поселения, которые со временем все больше и больше становились похожими на гетто. Меня в этот чертов райский уголок было не заманить никакими калачами.
Я оглядела комнату в поисках чего-нибудь съестного. К счастью, в кухне на столе завалялся пакетик чипсов, и я с удовольствием подкрепилась ими, дожидаясь, пока постирается белье. Грязного накопилось не много: несколько рубашек, трусы, носки. За пару дней до расставания с Анитой я сдала всю свою одежду в прачечную гостиницы и еще не успела ничего надеть.
Сунув последний ломтик чипсов в рот, я посмотрела в окно. На обочине стоял джип с затемненными окнами и русскими номерами.
Черт побери. Похоже, за мной и в самом деле следили. Люди Паскевича оказались лучшими профессионалами, чем я. Напрасно я считала Паскевича недалеким: от его железной хватки было невозможно освободиться, а его поступки показывали, что он человек опытный.
По квартире я теперь передвигалась пригнувшись, стараясь не привлекать внимания тех, кто мог наблюдать за мной с улицы. Жалюзи в спальне были всегда опущены, но на кухне они были слишком коротки и не прикрывали окно. Комната Йенни была заперта, и на всякий случай я прикрыла плотнее дверь в комнату моей второй соседки. Рассмотреть сидящих в машине не удавалось даже в бинокль. Номер ее тоже был незнаком. Некоторые номера автомобилей, на которых бандиты Паскевича катались по Финляндии, я помнила: отморозки с гордостью налепили на свои машины легко запоминающиеся номера из одинаковых цифр, так что они сами отпечатались у меня в памяти, но, разумеется, я знала далеко не все.
Стиральная машина закончила работу, но идти во двор, чтобы развесить белье, я не рискнула — не хотелось становиться легкой мишенью. В шкафу лежал бронежилет, но каски не было, да и, выйдя во двор в таком снаряжении, я привлекла бы излишнее внимание соседей. В конце концов, можно воспользоваться сушилкой в подвальном помещении соседнего подъезда. Туда я смогу попасть через цокольный этаж нашей части дома, а затем выйду на улицу через чужой подъезд. Хотя, если бандиты подготовились, они изучили план дома и знали о такой возможности.
Мне совершенно не хотелось, чтобы эти люди, проследив за мной, узнали о существовании убежища в Дегербю, но не могла же я вечно сидеть здесь! Мелькнула идея: добраться до местности Хевосенперсет,[3] где я провела детство. Уж там-то меня точно никто не найдет! Осталось только выбрать: самолет или поезд. Путешествовать по воздуху безопаснее, но, с другой стороны, из поезда при необходимости можно выйти в любой момент. Я обдумывала эти варианты, вытаскивая белье из стиральной машины.
После смерти матери меня взял к себе дядя Яри. Мне здорово повезло, что органы опеки решили отдать меня на воспитание двадцатидвухлетнему родственнику, а не сдавать в детский дом. Дядя Яри жил в Северной Карелии, в местечке под названием Хевосенперсет, и после его смерти домик отошел ко мне, но, честно говоря, я не собиралась жить там постоянно. Домик стоял в красивейшем месте, на берегу залива, и сосед, Матти Хаккарайнен, много раз уговаривал меня продать его: мечтал поселить там кого-нибудь из своих пятерых детей. Но пока из планов соседа ничего не вышло, и домик по большей части пустовал.