Вечернее платье из бирюзового шелка на чехле, четыре блузки и длинная, до полу, черная бархатная рождественская юбка.
Из всех этих туалетов самым приемлемым для поисков пропавших денег она сочла вечернее платье на чехле, а поиски предстояли основательные — она должна была обыскать дом от чердака до подвала.
В ванной Алессандра сменила свою запачканную кровью одежду, завернула ее в пластик и решила отдать в чистку при первой же возможности. Конечно, часть пятен останется, но по крайней мере она сможет ходить в ней по дому.
Наконец ушел последний полицейский, и она снова осталась в доме одна. Рабочие застеклили окна первого этажа, но солнце уже садилось, и они отправились домой.
Сорок восемь часов. Ей оставалось ровно сорок восемь часов. Господи!
Алессандра присела в гостиной среди обломков мебели и лохмотьев обивки в надежде заставить себя мыслить, как Гриффин. Он украл огромную сумму денег у мафии. Но где он их спрятал? В тот самый день, когда он выехал из дома, она переставила мебель в комнате, которую в декабре Гриффин использовал в качестве кабинета, упаковала все его книги и бумаги и спустила в подвал тяжелые книжные полки, а из комнаты сделала еще одну гостевую спальню. Теперь у нее было четыре гостевых спальни, но ни одного друга.
Отчаянным усилием отогнав печальные мысли, Алессандра расправила плечи и принялась за работу.
— Как ты, котенок?
Ким Монахан закрыла глаза и дала волю своей ненависти к Майклу Тротта. Говорить с ним по телефону было легко. В этом случае ей не надо было улыбаться, не надо было смотреть на него так, будто она умирает от желания расстегнуть молнию на его штанах. Она могла кипеть от гнева, если ей было так угодно, пока этот ее гнев не отражался на обертонах ее голоса.
— Прекрасно.
— Что у тебя есть для меня?
— Ничего особенного. Это ты просил меня позвонить…
— Только скажи мне, что у тебя, а уж я решу, много это или мало и есть ли в этом что-нибудь особенное.
В голосе Тротта она опять почувствовала ненавистную ей сварливость. Ким была рада, что ее отделяют от него целых сорок миль, хотя бывали случаи, когда и сорок тысяч миль показались бы ей недостаточным расстоянием.
— Ладно, — сказала она ровным голосом. — Вчера вечером он сделал один телефонный звонок и оставил послание для Гарри. Это его напарник. Разговор был кратким. Он просто попросил Гарри позвонить ему домой. Но никто не перезвонил. Сегодня утром он позвонил снова. Гарри подошел к телефону. Он попросил Гарри подъехать и захватить его и еще раз съездить на остров. Когда он повесил трубку, я спросила его, о каком острове шла речь и зачем ему ехать туда в воскресенье. Он не ответил.
Джордж, все еще голый, не поднимаясь с постели, посмотрел на нее так, будто знал, что она с ним только потому, что работает на Тротта. Но ведь он никак не мог этого предполагать.
Он не был красив. Во всяком случае, не был в ее вкусе. Ей нравились футболисты, хоккеисты, крупные мясистые парни, широкоплечие, покрытые боевыми шрамами, с руками толщиной в бедро. Джордж Фолкнер был весьма далек от ее идеала мужчины.
У него было довольно привлекательное лицо, особенно в глазах тех, кому нравятся элегантные мужчины. Он был высоким и изящным, с длинными стройными пальцами и ногтями, ухоженными лучше, чем у нее.
Она должна была бы возненавидеть его, как ненавидела Майкла Тротта и как часто ненавидела себя. Но в нем были какая-то мягкость и доброта — когда он смеялся, глаза его блестели усмешкой, и она забывала о том, что плечи у него были не такими уж широкими, а бицепсы не самыми мощными, какие ей доводилось видеть в жизни.
Нет, конечно, он не знал, что она работает на Майкла Тротта. Это нечистая совесть сыграла с ней злую шутку: ей показалось, что в его глазах она прочла подозрение. То было отражение ее собственной вины.
— Когда он уехал из дома?
— Чуть позже девяти.
— Оставайся поблизости от него и держи связь со мной. Никуда не уходи, — сказал Тротта и положил трубку.
— Где мне быть, чтобы ты мог меня найти? — спросила Ким умолкнувшую трубку.
— Если ты закуришь сигарету, — сказал Гарри, садясь в машину, — я убью тебя.
Джордж потянулся к встроенной зажигалке.
— А знаешь, ты бы преуспел много больше, если бы научился пользоваться такими словами, как «пожалуйста» и «спасибо».
— Пожалуйста, мать твою, не вынуждай меня прибегать к насилию. Спасибо.
Джордж положил зажигалку на место, потом аккуратно вписался в поток воскресного транспорта и сунул в кармашек рубашки так и не зажженную сигарету.
— Ты выглядишь так, будто не спал с тех самых пор, как в пятницу вечером я подбросил тебя домой.
Гарри закрыл глаза и осел на сиденье.
— Не хочу об этом говорить.
— Если речь идет о женщине, то все в порядке. Можешь выглядеть кик угодно — все тебе простится. Глаза Гарри были плотно зажмурены.
— Поезжай по Кросс-Айленд до Саусерн-Стэйт. Там уже есть подкрепление из местного отдела Бюро.
— Значит, с женщиной это не связано. Я правильно понял?
— Пожалуйста, оставь эту чушь. Спасибо.
— Ты слишком долго работал на улицах, — бодро прокомментировал Джордж. — Тебе надо перестраиваться.
Гарри не откликнулся.
— Сделай это, — продолжал фантазировать Джордж. — А впрочем, мне стало известно, что у Ким есть приятель, который…
Гарри перебил его:
— Позавчера я заскочил домой и оказалось, что мой автоответчик забит посланиями от Шона.
Послания были старыми, почти двухмесячной давности. Он подумал о Боге. Правда ли, что прошло так много времени с тех пор, как он звонил своим ребятишкам? Наверное, много. Он страшно боялся позвонить домой, боялся даже теперь, через два года.
— Шон ничего толком не сказал, просто повторял: «Это я, перезвони мне». Было поздно, но мне пришло в голову, что кто-нибудь в доме еще не спит, и я позвонил. Конечно, разница во временных поясах большая; мне никто не ответил. Телефон молчал, и автоответчик тоже.
— Это странно.
— Да, более чем.
Гарри потер лоб. Господи, как болела голова! Прошлой ночью он спал не более трех часов, а позапрошлой, вероятно, часа два.
— Моя домохозяйка берет для меня почту — на кровати уже громоздится, наверное, целая гора. Сейчас это уже не более чем макулатура, но я ее просматриваю, потому что там могут быть счета. Интересно, что-нибудь я там найду?
Джордж со свойственной ему мудростью и предусмотрительностью даже не попытался высказать свою догадку.
— Есть извещение о том, что начат процесс об усыновлении моих детей — в местный суд моей сводной сестрой подано на этот счет исковое заявление: какая-то чушь насчет присвоения им новой фамилии и бумага, которую я якобы должен подписать, чтобы отказаться от всех прав на детей. Эта моя сестричка хочет их украсть у меня.
Даже произнеся это вслух, Гарри не мог по-настоящему поверить в происходящее. Зачем Мардж это делать? Что, черт возьми, происходит?
— Когда я позвонил снова, мне опять никто не ответил. Неужели их все еще нет дома? Эмили ведь совсем крошка! Что же она может делать вне дома в час ночи? Я звонил и в два, и в три, и в четыре — никакого ответа. Звонил весь день вчера и всю прошлую ночь. Их нет.
— Может быть, уехали за город? Все очень просто…
— И что же, официальное уведомление, которое я получил от фирмы «Пэкерхэд, Бэкстэббер и Джонс», — ошибка?
Джордж открыл было рот, чтобы ответить, но так ничего и не сказал.
Гарри печально улыбнулся:
— Обычно ты ведь так не поступаешь. Не понимаю, почему это ты вдруг проявляешь такую осторожность, мать твою…
Он умолк на полуслове. Джордж был прав. Ему надо следить за своей речью, за своим лексиконом. Забавно, но никогда прежде он не позволял уличной грязи проникнуть в свою личную жизнь. Конечно, прежде у него была семья — два славных мальчугана и еще нетвердо стоящая на пухлых ножках девчурка. Его дочь Эмили, живой и никогда не умолкающий магнитофон. Что бы ни срывалось с его уст, немедленно запоминалось и повторялось ею — обычно в самый неподходящий момент.