Удивление в темных глазах, мягкая, такая знакомая улыбка на пухлых губах, и время остановилось… Миранис сам остановился, замер, не в силах даже призвать собственной силы… и когда Рэми, наконец, долетел, перекатился по полу, застыл, сломанной куклой… сбежал по лестнице, упал рядом на колени, уже почти позвал Тисмена. Но Рэми лишь сел на полу, прохрипел:
— Все хорошо, мой принц, — хоть в глазах его плескалась боль и страх.
Паршиво… паршиво от этого страха. И от сжавшей горло совести.
— Проваливай в свои покои! — выдохнул принц.
— Но…
— Проваливай… я позову Кадма. И не показывайся мне до утра на глаза…
Твой хариб… он тебя исцелит… тогда и вернешься… но вслух Миранис этого не сказал. Поднялся, посмотрел хмуро на удивленного Рэми, и повернулся к дверям из коридора… плохо… боги, как же плохо! Что же он творит-то? Сегодня напьется, от души, успокоится, проспится, глядишь, и это раздражение уйдет… а потом… а потом надо будет что-то с этим делать.
Рэми на памяти Мираниса никогда и ничего не боялся. И только теперь…
И в этот день ваза, полетевшая в стену, вдруг развалилась на две аккуратные половины. Миранис выдохнул, опустился на колени, коснулся тонко вырезанного ажура и только тогда понял, что натворил.
«Явишься ко мне утром».
«Да, мой принц», — последовал немедленный ответ… едва слышным отблеском вопрос: «За что ты меня так ненавидишь, мой принц?»
Привиделось? Может быть… Миранис приказал замку не трогать осколки чаши и медленно поднялся. Приказал харибу подать легкий плащ и позвал дежурившего у дверей телохранителя. На этот раз — походившего на медведя Кадма. Огромный, мускулистый, с красиво очерченным лицом и собранными в хвост кудрявыми волосами, прирожденный воин, Кадм был к тому крайне умен. И сейчас его ум был так некстати.
— Мой принц? — спросил телохранитель. — Можешь объяснить, почему Рэми ушел с дежурства? Со мной он разговаривать отказывается, тебе отказать не может.
Как же плохо от этого «не может»-то!
— Объясню, — ответил Миранис. — Завтра.
— Хорошо, пусть будет завтра. А куда мы идем этой ночью?
— В храм Радона. Я должен… поговорить со своим небесным отцом…
Покаяться… наверное.
Кадм молча склонился в поклоне. Принял от своего хариба плащ, скрыл лицо под тенью капюшона, и открыв переход, прошептал:
— Я пойду первым, мой принц.
По другую сторону спал в ночной прохладе город. Рассыпалось по темному небу серебро звезд, вылезал из-за крыш тонкий месяц. Громоздкое, приземистое здание храма давило темным силуэтом, поблескивал в свете фонарей камень на широких ступенях, ведущих к всегда открытому главному ходу. А там, за спиной, журчала меж камней, спешила куда-то шустрая речка.
Миранис медленно вошел по ступеням, принял от телохранителя невесть откуда взявшийся (небось замок постарался) букет синих роз, и вошел в главный зал.
Он был обманчиво пуст: лишь где-то у стен мелькнули молчаливые тени жрецов, хранящих покой божества. Огромная статуя сидящего на небесном троне Радона казалась живой в отблесках лампад, и так же сильно пахло курениями… Миранис вздохнул едва слышно, взял от телохранителя букет и положил у ног своего небесного покровителя…
«Помоги мне, Радон! — выдохнул он, опускаясь на колени. — Помоги одуматься… я уже и сам не знаю, что делаю, не знаю, зачем. Не знаю, откуда во мне взялось столько ненависти… пойми… хотя я и сам себя не понимаю…»
Миранис прикусил губу, сжал кулаки и выдохнул то… чего и сам боялся.
«Убереги его от меня, мой небесный отец! Если… если я не могу его уберечь… то ты убереги… может, в Виссавии ему было бы лучше… может, нам всем было бы лучше…»
И вздрогнул, услышав:
— Мой принц?
Кадм, до этого стоявший в тени, немедленно вмешался. Встал меж Миранисом и тонким, низкорослым жрецом, спросил едва слышно:
— Пропустить его, мой принц?
— Пропусти, — сказал Миранис, поднимаясь.
Он узнал любимого ученика верховного мага и подумал вдруг, что, может, это знак… именно светловолосый, похожий на невинного мальчишку Лис ведь помогал когда-то Рэми вытащить Мираниса из ловушки Алкадия, именно Лис боготворил Рэми, вернее, Аши в нем. Именно Лис большей частью проводил церемонию привязки Рэми к Миранису, и именно он, наверное, сейчас был тем человеком, с которым можно поговорить…
Жрецы не выдают поверенных им тайн. А Лис был истинным жрецом, тихим, спокойным, умеющим слушать. И когда они медленно шли по пустынным галереям храма, когда Миранис говорил, сбиваясь… временами мучительно долго подбирая слова, не в силах оправдать свою дурь, Лис слушал. Внимательно. Спокойно. Не осуждая, не оценивая.