Никита покрутил в руках серебристую карточку. Он никогда не участвовал в розыгрышах и не собирался. Покупать билеты за триста кровных кредитов было выше его сил. Он любил деньги больше, чем обещания вечной молодости. Хотя дело было не только в молодости, но и в бонусах, которые к ней прилагались.
Таймеры (так называли счастливчиков, что получали шанс продлевать свою жизнь так долго, как только захотят) автоматически попадали в высшую касту общества. Для них открывались двери любых учебных заведений: карьера ученого, политика, управляющего крупной корпорацией — любое блестящее будущее, о котором простому смертному оставалось только мечтать. В их распоряжении появлялось достаточно времени, а, главное, средств для саморазвития. Долгожителям предоставляли неограниченные кредиты на образование и жилье, потакали любым самым прихотливым запросам. Но, не смотря на все социальные лифты, некоторые слыли «прожигателями», тратя время на бесконечные тусовки и психостимуляторы. Такие, как правило, заканчивали плохо, погибая от несчастных случаев и не доживая до возраста старости обычного смертного. Однако считалось, что «прожигатели» встречаются редко. Остальные же превратились в вечно молодых и мудрых небожителей, обеспечивающих прогресс целой цивилизации, в то время как статус смертных опустился до таракана, подбирающего крошки под столом.
Никита не был мечтателем, никогда не рассчитывал лишь на удачу, а потому не участвовал в «социальном лохотроне». Он следовал правилу: «Не надо делать мне как лучше, оставьте мне как хорошо»[6]. Жизнь у гробовщика сложилась успешнее, чем у многих: достойная работа, стабильный доход, высокий статус в касте смертных, и любимая девушка, даже слишком любимая, как ему иногда казалось.
Другое дело сама девушка.
Валя до умопомрачения желала выиграть в лотерее. Она мечтала о вечной молодости, о карьере журналиста крупного новостного канала на Ю-визоре, о жизни, лишенной рутины, полной интересных событий. В глазах Никиты Валя была слишком талантливой, слишком умной для жены гробовщика. Он боялся, что она рано или поздно уйдет. Не к другому, а просто уйдет. А если уж, не дай вселенная, выиграет, он потеряет ее в ту же секунду.
Не раз Валя клялась, что не будет покупать билеты и участвовать в лотерее. Ее хватало на несколько месяцев, а после неизменно наступала депрессия, кризис и, как результат, покупка очередного клочка серебристого пластика. Никита давно внес эти средства в графу семейных расходов и почти смирился.
Дела у него шли неплохо. За пять лет Никита рассчитывал скопить нужную сумму и приобрести лицензию на беременность. Ему казалось, если у них с Валей будет ребенок — настоящая семья, она успокоится, остепенится и оставит несбыточные мечты в прошлом. Может и замуж за него выйдет официально.
И вот — теперь этот лотерейный билет! Никите он совсем не сдался. И зачем только позарился? Что с ним делать? Хорошо бы загнать кому-нибудь, вот только кому?
Билеты продавались в специальных автоматах в каждом супермаркете. Испытать удачу мог любой желающий не зависимо от возраста, пола и социального положения. Однако, перепродавать лотерейки категорически воспрещалось законом. Фальшивобилетчиков отлавливали и строго наказывали. Поэтому нечего было и думать о попытке найти покупателей.
«Можно, конечно, поспрашивать у знакомых, не нужен ли кому за полцены», — рассуждал Никита. Но друзей, за которых гробовщик ручался, пересчитать по пальцам одной руки.
«А может, просто выкинуть?»
Отправить в мусорный бак триста кредитов рука не поднималась.
Мучимый мыслями о лотерейном билете, Никита спустился в анатомический зал. Хавецкий был уже там.
— Ну где шарахаешься? Я тут сам в кипятке, в молотке… — недовольно прохрипел патологоанатом и перекатил сигарету в другой уголок рта. Из его ноздрей повалил дым. Ник всегда поражался контрасту тщедушного тела напарника и глубине его низкого голоса. Уж сколько лет они знакомы, но до сих пор, стоило Нику отвернуться и услышать Хавецкого, он невольно представлял гору мышц.
Патологоанатом успел вскрыть грудину летуна и теперь копался в его внутренностях.
— Давай, хватай вот здесь за брыжейку[7]. Отсечем лишнее, а потом впендюрим два круговых штифта в ребра.
Никита натянул латексные перчатки, надел защитные очки и взял зажимы. Хавецкий еще раз глубоко затянулся и отложил сигарету в баночку Петри, служившую ему пепельницей. Они принялись за работу.
— Слушай, Хавецкий, тебе билет не нужен? — решился спросить Никита.
— В live-cinema? — патологоанатом разогнулся и резко дернул головой. Раздался хруст шейных позвонков.
— Да нет, — Никита двумя пальцами оттянул нагрудный карман халата и показал билет.
Напарник брезгливо дернул губами.
— Пятьдесят, — выпалил он.
— Двести, — парировал Никита.
— Хе! — крякнул патологоанатом, — а тридцать не хочешь?
— Хавецкий, триста кредитов в автомате! Имей совесть.
— То ж в автомате, — возразил напарник. — Да и тридцать много.
— За тридцать я и сам сыграю, — проворчал гробовщик.
— Удачи, — Хавецкий раскурил потухшую сигарету. — Давай, тут еще молотьбы на пару часов, — он передал Никите зажимы. — Татарину предложи, — посоветовал он, имея в виду водителя катафалка. — Интересуется.
— Да ну его. Ненадежный он.
— Да, кривой штрих, согласен.
— Слушай, а он вообще татарин?
— Да откуда мне знать. Я в узкоглазых не разбираюсь. Откуда-то с востока к нам приштормило. У них же теперь земли своей нет, — Хавецкий скинул в ведро желудок и кусок кишечника трупа. — Так, ну че? Давай еще легкие разделаем, а там можно и штифтами заняться.
Они провозились до обеда. Потом Хавецкий заштопал тело и ушел, а Никита остался одевать и гримировать покойника.
Из-за чего парень покончил с собой, он не знал, но догадывался. Не понимал только, зачем было прыгать с верхотуры, когда в любом клиническом центре предлагались бесплатные услуги эвтаназии для всех желающих, достигших шестнадцати лет. Летуну же явно за двадцать.
Гробовщик просканировал баркод на руке трупа. Так и есть, Александр Астафьев, 24 года. Его ровесник.
Времена, когда самоубийство романтизировали давно прошли. В суициде не осталось ничего особенного или уникального, свойственного лишь немногим, и уж тем более ничего одухотворенного. Хотя ритуалов вокруг смерти прибавилось. Взять ту же эвтаназию. Самоубийство в современном обществе превратилось в рутину. Лишив человека основного биологического смысла жизни — свободного размножения и передачи наследственной информации, трудно было ожидать иного. Гедонизм прельщал немногих.
Вот и этот, Алекс, наверняка осознал, насколько бессмысленна его короткая и пустая жизнь. Возраст самый подходящий. Никита и сам часто задумывался, для чего живет. Однако, быстро понимал, что у него-то есть цели и планы. Семья, Валя и их будущий ребенок… Никита в доску расшибется, но заработает на лицензию. Тогда все будет по-настоящему. Он искренне верил, что только в детях заключается истинное бессмертие. А смерти он не боялся, уж слишком тесно они сосуществовали. Но и на «тот свет» не торопился. В «тот свет» он никогда не верил, а с некоторых пор не верил и в саму смерть.
Однажды Валя затащила его на подпольную научную лекцию, которая навсегда изменила понимание жизни и смерти. Он вдруг осознал, что человек остается жив и после смерти, а вовсе не превращался в «кусок человечины», как утверждал Хавецкий. Мертвый человек продолжает жить, как ни парадоксально это звучит. Только жизнь эта приобретает качественно новый характер. Да и что такое, собственно, человек? Где он начинается и где заканчивается, если на десять триллионов человеческих клеток приходится сто триллионов бактерий? А вместе с двадцатью тысячами человеческих генов, работают двадцать миллионов генов микроорганизмов, которые влияют не только на физиологию, но и на психику и поведение. Коллективный разум, да и только! А если так, умирает ли человек со смертью собственно человека?
«Вот этот парень на анатомическом столе, разве он мертв?» — спрашивал себя Никита, нанося розовую пудру на сероватые впалые щеки покойника. В гробу с климат-контролем он, как и прежде, останется вместилищем для триллионов микробов, которые продолжат свое существование. Еще многие и многие годы значительная его часть будет жить и чувствовать.
Никита закончил работу и отправился домой.
7
Орган пищеварительной системы человека, посредством которого полые органы брюшной полости прикреплены к задней стенке живота.