Голос отдалился. Гермиона легкой тенью проскочила в кабинет и прикрыла двери. Гарри по–прежнему в некотором обалдении стоял за столом — с перстнем в руках, туманом в голове и монстриком Чи–чи в правом кармане мантии.
— Это правда? Ты теперь директор Хогвартса? — взгляд Гермионы, казалось, прожжет его насквозь. Вдруг шпаргалка Марчбэнкс ожила в кармане и что–то зашептала. Гарри неожиданно для себя открыл рот и неодобрительным тоном заявил:
— Ваше имя, студентка? Я вас вызывал? Напоминаю, что применять косметику и косметические чары при вызове к директору запрещено! Вы что, правила забыли?
Гермиона так опешила, что даже не возмутилась. Она поспешно поправила мантию и взмахом палочки уничтожила остатки помады на своих губах и тушь на ресницах.
Гарри тоже опешил, а потом, сообразив, наклонился к карману мантии:
— Чи–чи, или как там тебя, прекрати немедленно! Это свои!
— Свои по домам сидят, а в школе есть студенты и преподаватели, нормы общения с которыми регламентируются Правилами внутреннего распорядка! — сварливо отозвалась шпаргалка из кармана.
— Чи–чи! Ну, будь человеком! Гермиона — моя девушка!
Тут произошли сразу две невероятные вещи.
Гордая гриффиндорка, которая уже оправилась от первого шока и собиралась ответить на неожиданное замечание Гарри что–то чрезвычайно язвительное, вдруг покраснела и в смущении отвернулась, прикрыв лицо ладонью.
А Чи–чи без привычного апломба вдруг забормотала из кармана:
— Будь человеком, будь человеком! Мне как будто приятно цитировать всю эту бредятину. Но это мой долг, понимаешь? Ладно, я все ж из веллумного пергамента сделана, а не из дерева. Понятие имею, чувства уважаю. Помолчу, так и быть. Чего уж там — целуйтесь!
— Спасибо, — Гарри потряс головой и подошел к Гермионе, оправдываясь:
— Я не хотел, извини. Мне Марчбэнкс дала специальный артефакт, такой помощник для директора. Ну, подсказчик, что ли. Я не хотел тебя обиде…
— Ты назвал меня своей девушкой? — не оборачиваясь, перебила его Гермиона.
— Если тебе это неприятно… — совсем смутился парень. Он неловко застыл в полушаге от нее.
— Наоборот, приятно… — прошептала Гермиона.
— Да чего там, веди ее в спальню, лопух молодой! — насмешливо прошуршала шпаргалка. Гарри раздраженно прихлопнул по карману ладонью. Та хихикнула и замолчала.
Последние полшага до девушки, которые еще мгновение назад были пропастью, каменной стеной, неодолимой преградой — растаяли, как мираж. Он обнял ее за плечи и медленно повернул к себе. Ее закрытые глаза с маленькими слезинками на ресницах стали вдруг так близко, что он, казалось, ощущал трепетание сомкнутых век. Ее плечи чуть напряглись под его ладонями, и Гарри поразился, какая она хрупкая и нежная. Легко, словно боясь спугнуть бабочку, севшую на ладонь, он привлек девушку к себе.
«Я же ничего не знаю и не умею! — панически подумал парень. — Все, что надо было делать раньше с девушками — это стоять, прижавшись к подружке и прильнув к ее губам своими, и время от времени вздыхать, изображая страстность и опытность. Хотя ни того ни другого не было и в помине. Просто все делают это. Все стоят по углам и обжимаются. А если ты ни с кем не обжимаешься, то значит, ты лузер или придурок. И девчонки тебя сторонятся. А чувств особо никаких и нет. И ощущений никаких нет, потому что знаешь, что ничего «лишнего» тебе не разрешат, а будешь наглеть — еще и обидятся. Стоишь себе и ждешь, когда можно будет с нарочитым вздохом сожаления, а на самом деле облегчения, прервать скаутский засос и оторваться от своей девчонки, чтобы проводить ее до общей гостиной или до лесенки в спальню, томно вздыхая, и идти к себе, горделиво подмечая завистливые взгляды сверстников в свой адрес. А потом ночью во сне пережить еще раз то же самое, но ярче, чувственней и результативней. И почему в книжках пишут о каком–то ощущении острого неудобства в штанах у парней? Неудобство? Удобство! Еще какое удобство! Наслаждение пронизывает насквозь, как электрический ток! Правда, утром только успевай палочкой махать над последствиями ночных эротических снов…»
Сейчас все было по–другому. Он держал девушку бережно и осторожно. Хотелось усилить ощущение близости и нежности, но он не знал, как. А Гермиона, казалось, и дышать перестала. Замерла в его руках, как испуганная птица. Ладони юноши очертили нежный изгиб плеч девушки и пустились в путешествие от шеи вниз. Девичьи руки слабо встрепенулись навстречу им, словно в попытке перехватить, не разрешить что–то, не пустить куда–то. А потом, словно заранее признавая эту попытку обреченной на неудачу, взметнулись вверх и охватили шею Гарри. Накинутая на гермионины плечи мантия поднялась вместе с ними, оставляя беззащитными ее небольшие острые груди, взволнованно трепещущие под тонкой тканью белой блузки. Руки юноши осторожно легли на них, ласково обещая защиту и заботу, которая не под силу каким–то там тряпкам. Сладкая истома потекла по жилам парня, в ушах зашумел морской прибой, заглушая все посторонние звуки. Ресницы Гермионы дрогнули и еще плотнее сомкнулись, она почувствовала, что Гарри наклоняет к ней лицо, и губы ее полуоткрылись ему навстречу. Словно убедившись в реальности происходящего, он жадно прильнул к ее губам, чувствуя в себе неодолимую волну нежности и желания дарить и получать наслаждение.