Пауза.
Никому я про это не рассказывал. Даже маме.
С т и в е н. И сейчас никому не рассказывай. Возможно, тот сенатор был порядочный прохвост. Зато уже тогда знал то, чего ты даже сейчас не хочешь понять.
Э л л и к о т. Что я, по-твоему, не хочу понять?
С т и в е н. Что для коммунистов — нож острый…
Э л л и к о т. Миллиарды Рокфеллера?
С т и в е н. И собственная ферма Элликота.
Э л л и к о т. На их земле, сынок?
С т и в е н. На нашей, отец.
Э л л и к о т. Но я хорошо помню, как Айк говорил…
С т и в е н. Айк, Айк! Чего не ляпнешь, когда прешь в президенты. Но стоило твоему Айку стать президентом Эйзенхауэром, другое заговорил. Когда собирался лететь в Россию, на его самолете установили неслыханное разведывательное оборудование. Миллионов на сорок.
Э л л и к о т. Не может быть.
С т и в е н. Может. И было. Пока ты, как школьник на уроке чистописания, каллиграфическим почерком надписывал поздравительные открыточки Гаевому, в Пентагоне подсчитали, сколько атомных бомб хорошо бы сбросить на его Донбасс. Сейчас у них это каждая комсомолка знает. А ученые дамы тем более.
Э л л и к о т. Ты ненавидишь Людмилу?
С т и в е н. Людмиле я симпатизирую. Даже если она коммунистка.
Э л л и к о т. Допустим, коммунистка. Что ж тогда?
С т и в е н. На такой вопрос могут ответить даже дети. Весной приезжала к нам москвичка. Профессор, крупный педагог. В Буффало она посетила начальную школу. Меня послали дать репортаж. Кончился урок в третьем классе, и учительница спрашивает: «Что мы скажем, дети, на прощанье нашей русской гостье?» Поднимается девчушка с чудесными глазенками. Прямо ангелочек. Улыбнулась учительнице. А затем нахмурилась и отчеканила дорогой гостье: «Мы ненавидим вас, русских. Ненавидим коммунистов».
Э л л и к о т. И ты спокоен?! Ребенку душу отравили! Ребенку!
С т и в е н. На моем месте ты погладил бы девчонку по головке и укоризненно сказал: «Деточка, ты ошибаешься. Русские приняли на себя удар нацистов и потеряли двадцать миллионов человек, а мы, американцы, только четыреста тысяч».
Э л л и к о т. Такова правда.
С т и в е н. Тем, кто не забыл эту правду, сейчас у нас придется туго. Такова реальность.
Э л л и к о т. Ужасная реальность.
С т и в е н. Не переживай, отец. Слова — еще не снаряды и не бомбы. «Холодная война» не обязательно переходит в настоящую.
Э л л и к о т (после паузы). Не лучше ли тебе уехать?
С т и в е н. Отец! С Людмилой я буду приветлив. Даже встречу ее в аэропорту. Она не разочаруется в твоем сыне. (Обнимает отца.) Я напишу классный репортаж. «Шесть дней с честным человеком из России». Неплохо звучит?
Звонит телефон.
Э л л и к о т (отвечает). Хэлло.
Б и л л (зрители, как и при всех последующих междугородных разговорах, отчетливо слышат его голос). Добрый день, отец!
Э л л и к о т. Здравствуй, Билл. Молли и Барб здоровы. Вообще у нас полный порядок.
Б и л л. У меня не совсем так. Заказ на гербициды я не оформил. Цены взлетели на тридцать шесть процентов!
Э л л и к о т. С гербицидами подождем. Закажи удобрения.
Б и л л. Но самую большую свинью подложил банк. Не дает займа на покупку машин, пока не погасим долги. Как быть?
Э л л и к о т. Я позвоню самому Грессингу. Попробую уломать лысую гадину. Позвони вечером.
Б и л л. Понял… До свиданья, отец.
Э л л и к о т. Не вешай нос, Билл. (Положив трубку, Стивену.) Так мы живем.
З а т е м н е н и е.
Комната в учреждении. Р а й с слушает доклад Г и ф ф о р д а.
Г и ф ф о р д (отлично настроен). В аэропорту Северянку встретил Биолог. Прием на ферме ультрарадушный. Звукозаписывающая аппаратура вмонтирована идеально, сам дьявол до нее не доберется. И, самое отрадное, сэр, к Биологу вернулась решительность. Перед отлетом сказал: «Раз московская пташка неизбежно должна угодить в нашу клетку, пусть я захлопну дверцу клетки». Он без нашей подсказки внушил отцу и сестре, что будет делать репортаж о пребывании Северянки на ферме.