Г у р в и ч (Розе). Полюбуйся на свою дочь.
Р о з а (укоризненно). Гриша!.. (Бросается к Наташе, гладит ее.) Наша дочь поймет. Она у нас умница. (Утирает слезы на лице дочери.) Сейчас мы все сядем за стол… Видела, я на скорую руку испекла пирог?.. Садись, Гриша.
Гурвич садится.
Садись, Наташенька…
Наташа стоит на месте.
Что ж, за наше новое счастье, может быть, даже лучше выпить стоя… (Подает Наташе бокал, который та машинально берет.) Гриша, скажи хороший тост, как ты когда-то умел… Знаешь, доченька, когда я полюбила твоего папу? Когда он произнес тост в годовщину Победы… Ну, Гриша, мы слушаем тебя…
Г у р в и ч (встает с бокалом в руке). Дорогая моя жена! Моя хорошая, милая дочка! У меня уже седые волосы, и я обязан вам сказать правду. Я решился на очень трудный шаг. Но в жизни бывают моменты, когда человек обязан быть решительным. Иначе… А, даже не хочется говорить, что может произойти иначе. Передо мной пример моего покойного отца. Когда в тридцать девятом к Белостоку подошли гитлеровцы, нашлись умники, которые хотели заморочить голову моему отцу. «Господин Гурвич, как это у вас хватает сердца бросить и магазин и дом — ведь в них вложили жизнь и ваш отец и вы сами». (Наташе.) Но твой дедушка бросил все — и мы вовремя перебежали на советскую землю. Мне было тогда тринадцать. Но я помню, как нас оплакивал сосед Эпштейн — «Аптекарские товары, парфюмерия и санитария». Его Дудик был мой одноклассник в коммерческом училище. И вот уже тридцать пять лет, как бедного Дудика сожгли в Освенциме, а я — спасибо моему покойному отцу за решительность! — я сижу со своей семьей в своей квартире и радуюсь, что через несколько недель мы начнем новую жизнь. А почему? Потому что мой отец вовремя перебежал сюда. Все надо делать вовремя, запомни, дочка! (Поднимает бокал.) Выпьем же за…
Н а т а ш а (глухо). Я не поеду, папа.
Г у р в и ч (стукнув кулаком по столу). Паршивая девчонка! Ты хочешь согнать меня в могилу?
Р о з а. Тише… Гриша, соседи могут подумать…
Н а т а ш а. Папа… Я… Папа… (Слегка покачнувшись, выронила бокал на пол.)
Р о з а (бросилась к ней). Наташенька, успокойся, разбитое стекло — к счастью.
Г у р в и ч. «К счастью». (Подбирает осколки.) Кто сейчас у тебя купит хрустальный сервиз без одного бокала? Придется отдать за полцены — люди рады придраться к… Сами не знают, к чему, лишь бы дешевле.
Р о з а (тревожно). Ты дрожишь, доченька! Гриша, она дрожит как лист.
Н а т а ш а (еле слышно). Мама… пойду… лягу…
Р о з а. У тебя нет сил постелить. Идем… (Обняв поникшую Наташу, ведет ее к двери.)
Г у р в и ч (хмуро). Постой, Наташа.
Дочь и мать остановились.
Ты должна знать. У нас в магазине через два месяца ревизия. Плановая. Раскроется недостача. Шесть тысяч без двух-трех сотен. Мои враги уж постараются взвалить на меня.
Р о з а (обомлела). Гриша… Наташа, ты слышала?
Н а т а ш а. Слышала.
Г у р в и ч. И ноль внимания?
Н а т а ш а (к ней как бы вернулись силы). Папа, надо, чтобы во всем разобрались до ревизии. Пусть увидят, что виноват не один ты. А мы пока соберем деньги. Мама, за мои два колечка и браслет дадут тысячи полторы?.. Папа, я бы на твоем месте завтра заявила, что…
Г у р в и ч. И на моем месте села бы в тюрьму. Думаешь, дочка, в компании сидеть в тюрьме веселее? (Подошел к ней, пристально смотрит ей в глаза.) Получается, если отбросить всякие фигли-мигли, ты не хочешь спасти отца от тюрьмы.
Наташа молчит.
Я правильно понял?
Р о з а. Гриша, она вся дрожит. Утром она скажет. Для нее нет дороже отца и матери… Идем, родная, приляг. (Уходит, уводя дочь.)
Гурвич возвращается к столу. Бережно расправляет бумаги из Тель-Авива.
Г у р в и ч (досадливо). Таки посадила пятно… (Всматривается, успокаивается.) Не жир. А от слез следов не остается. (Сложил бумаги, задумался. Вздохнул. Положил голову на стол.)
Возвращается Р о з а, ее пугает поза мужа.
Р о з а. Гриша!.. (Бросается к нему.) Тебе плохо?
Г у р в и ч (отчужденно). Мне хорошо. (Поднимает голову.) Мне так хорошо, что… что лучше быть не может. Наша единственная дочка так обрадовала меня. Какая преданность! Она готова хоть каждый день носить мне передачи…