- Блядь! - в досаде воскликнул депутат. - Всё в этой долбаной стране через жопу! Даже мальца без проблем нельзя покрестить!
- На то есть серьёзные причины. Они напрямую касаются безопасности вашего сына.
- Шо ты понимаешь, солдафон? Сегодня и дата благоприятная, и планеты как надо стали, и шо-та там ещё - хрен разберёшь эти бабьи заморочки!.. Именно сегодня моего сыночка надо покрестить, чтобы всё у него в жизни сложилось, как надо! Это ты понять можешь? Следующего раза надо будет ждать двенадцать лет!.. Сука!
Постояв немного против Бережного в безуспешной попытке найти в его лицо хотя бы намёк на понимание сути проблемы, Прилежный безнадёжно махнул рукой.
- Вали-ка ты, пока цел, к своему хозяину, псина! Пшёл вон, придурок!
Неторопливо уходя обратно по аллее, Бережной услышал, как депутат набрал кого-то на телефоне и произнёс, совершенно упавшим от отчаяния голосом:
- Владыка...
Огромная площадь Appellplatz была огорожена забором из колючей проволоки. Туго натянутые провода с острыми шипами пробегали от одного бетонного столба-гусака к другому, охватывая петлями белые керамические шишечки изоляторов, замыкая непролазным барьером всю бескрайнюю площадь. Внутри, стеная и глухо постанывая бродила неисчислимая толпа бледных и худых людей. Они шаркали деревянными башмаками по мелкому гравию площади, а сильный ветер трепал их изношенные полосатые робы. То тут, то там, между уныло бредущими в никуда полосатыми фигурами, вырисовывая плавные круги между ними, закладывая крутые виражи, ездили на скрипящих велосипедах эсэсовцы в чёрных мундирах. Держась руками за руль, они зажимали под мышками длинные деревянные палки. Если какая-нибудь полосатая фигура останавливалась и падала на колени или плашмя на шершавую поверхность площади, они налетали на неё на своих велосипедах чёрными коршунами и начинали остервенело охаживать жертву своими палками, намереваясь угодить именно по голове, чтобы сбить полосатую шапочку с угловатой, изуродованной голодом огромной головы. Несчастный пытался прикрыться костлявыми серыми руками от града ударов, но всё больше и больше сникал, припадая к земле, и в конце концов безжизненно распластывался там, становясь безучастным к избиению. "MЭtzen ab!!! MЭtzen ab!!! - орали, заходясь в ярости и неистовстве надсмотрщики и капо, без устали продолжая колошматить уже совершенно бесформенное тело. - Das schmutzige Schwein!" Их стараниями оно скоро превращалось в ничто, и ветер сносил куда-то в сторону измятую немилосердными ударами полосатую и пустую робу.
За сотнями полосатых фигур, понуро бродящими в замкнутом пространстве, где-то на другой стороне площади, выпирая в серое пресное небо широкую кирпичную трубу, стояло здание крематория - единственное строение на всей огромной площади. Из его высокой и широкой трубы не валил и не клубился чёрный и жирный дым, но из распахнутых ворот доносился монотонные удары и лязг давно остывших и изголодавшихся печных створок. Ритмичный, однообразный звук набатом накатывал на однотонное шуршание деревянных башмаков по гравию и на шелест ветхих роб на стылом ветру.
Закончив с очередным несчастным, надсмотрщики бросались к воротам, на которых был распят Фандер. Накрутив на руки концы колючей проволоки, чувствуя гудение проходящего по телу тока, он висел на воротах, изо всех сил стараясь удержать их закрытыми. Подскочив к нему, эсэсовцы и капо, били палками по доскам ворот, по проволоке, не смея коснуться самого Фандера. Каждый удар отдавался болью в его теле, но он лишь крепче сжимал и натягивал руками проволоку, терпя боль от впившихся глубоко в кожу стальных шипов.
Разгорячённые недавней расправой, обезображенные злобой и яростью надсмотрщики продолжали колотить палками по воротам, выкрикивая широко раскрытыми ртами насыщенные болью и ненавистью фразы. Вместе с их словами Фандера обдавало нестерпимой вонью разложения и густой могильной прелостью.
- Deine Nummer! Nenne die Nummer! Schnell!
Вздрагивая на дёргающихся от ударов воротах он тоже начинал орать, раздельно выкрикивая цифры своего номера, который не смог бы забыть никогда и ни при каких условиях:
- HДftling Nummer ein, fЭnf, neun, drei und drei, und sechs! - выпаливал он заученные насмерть цифры в какие-то пару секунд, зная, что лишь так можно хотя бы на время избавиться от остервенелых приказов.
- Entlass mich! Du versprachst! - получив требуемый ответ, охранники начинали молить, вторя монотонному лязгу голодных печных заслонок. Чёрные дыры их ртов растягивались, выедая сознание Фандера ужасом глядящей на него пустоты. - Entlass mich!
Они, как и все тени, не имели плоти - лишь тонкую серую оболочку, непрочной тканью покрывающей черноту бездонной пустоты.