Она слушала его, не сводя наполняющихся ужасом глаз.
- Ты чего это, серьёзно?!
- А то! - хмыкнул он. - Предупреждаю: сам дровец берёзовых подброшу. Лучших! За сына своего, за жену. А письмецо прочитай, раз такое дело.
Он пружинно встал.
- А чтобы не думала, что шутят с тобой, - начал он, доставая из кармана старого заношенного кителя небольшую бутылочку из мягкого пластика, - я сделаю вот это...
Сжав пальцами маленькую ёмкость, он выдавил из неё тонкую струйку прозрачной жидкости, забрызгав нею всю горницу. Несколько капель попало на руки Гольц, когда ошарашенная ведьма, пыталась прикрыться от веера брызг. Попав на кожу, капли вспыхнули огоньками. Ведьма завизжала, сбивая их.
- Пошёл к чёрту, сволочь!!!
- Не вопи! - посоветовал участковый, с приятным удивлением рассматривая бутылочку в своих руках. - Мне сказали, что если окатить ведьму святой водой во время колдовства или недолго после него, она может загореться... Погляди ж, правду говорили!
Сунув почти полную ёмкость в карман, он пошёл к выходу.
- Ты не тяни, ведьма, а начинай собираться. Времени у тебя не много. Я пока водицы этой припасу, если вдруг надумаешь не слушаться совета.
Открыв двери, он увидел на пороге прежнего чёрного пса. Дрожа своим огромным телом, скаля белые зубы, зверь готовился броситься на гостя, но не успел сделать и полшага, как его накрыл веер водяных брызг. Раздался тихий хлопок, и пёс исчез. Вместо него в вверх поднималось густое облачко зловонного пара.
- Ха! - обрадовался участковый. - Был Рыжик, а стал шарик! Бах и нету!
Охватив обожжённые руки ведьма сидела у стола, заливаясь тихими слезами. С обидой и страхом она слушала смех уходящего гостя.
К нему часто обращались за помощью. Шли изо всех окрестных сёл, приезжали из Дрогобыча, бывали даже из Львова, совсем редко - из Киева. Кто посмелее и решительнее просили о серьёзных вещах, которые могли очень сильно изменить судьбу, как самих просителей, так и близких им людей. В основном же обращались за помощью в проблемах с телом. С начала войны в этих краях врача не оказалось, и Фандер остался единственным фельдшером, кто мог оказать хоть какую-то квалифицированную медицинскую помощь. Как ни странно, но чаще жаловались на бессонницу. Неспокойное время оккупации лишало людей уверенности в завтрашнем дне, пропитывая сознание страхом ожидания близких бед. Чаще других страдали старики. Лишь немногие из них в пустые ночные часы были способны спокойно коротать время в компании неподкупной памяти. Остальные просили помощи в желании получить спасительное забвение, чтобы не мучиться укорами совести, переживая из ночи в ночь муки за некогда совершённые проступки. Война и оккупация заставляли совершать многое из того, о чём потом приходилось горько сожалеть.
За свою жизнь, успевшую как-то незаметно отсчитать немалый отрезок вечности, ему тоже было, что вспомнить. Но свои деяния он никогда не делил на хорошие и плохие, трезво полагая, что в жизни мало, что на самом деле зависит от человека, а больше - от высшей воли и приведённых нею обстоятельств. Ни в чём случившемся он не видел случайностей. Поэтому всегда спал крепко и спокойно, стараясь запоминать мельчайшие подробности ночных грёз, чтобы затем подробно исследовать их. Даже если сны выносили из памяти фрагменты прошлых лет, он принимал их, как попытку духов сообщить ему о чём-то неотвратимом, используя для этого примеры из богатого на опыт прошлого.
Нередко приходили мертвецы... Одни - исполняя его волю, другие - тоже с просьбами: немыми, назойливыми, которые следовало понять и обязательно выполнить. Фандер являлся для них единственным, кто был способен разобраться в их проблемах и, разрешив их, отпустить неприкаянные души на покой.
Проснувшись, он лежал в кровати, слушая громкое механическое шлёпанье ходиков на стене и монотонный шелест дождя за окном. Лежал неподвижно, не открывая глаз, прокручивая в памяти фрагменты недавнего сна. Горячее металлическое чудовище надвигалось на его дом. Образы всплывали в памяти так чётко и ярко, что он буквально слышал запах раскалённого металла и горячей нефти, которым дышал железный зверь. Хищно подмяв под себя ограду, ворота, он подкатил к дому, но вдруг застыл и осел на мокрую, развороченную и раскиданную железными лапами землю двора. Тварь застыла в своей необузданной мощи, готовая в любой момент вновь ожить, легко накатить на бревенчатый дом, раздавить его в мельчайший щепы, размолоть на опилки. Но вместо этого она оставалась недвижимой, и в этой немоте остывающего металла кричала её немая мольба. Чудовище что-то хотело, но не могло выразить свою просьбу, как загнанный и раненый зверь, приползший в последней надежде, что о ней позаботятся и обязательно помогут.