Браун разбудил его через час. Было темно. Единственный проблеск света – тускло-вишневое мерцание угольков в очаге.
– Твой мул приказал долго жить, – сказал Браун. – Прими мои соболезнования. Ужин готов.
– Как?
Браун пожал плечами.
– Поджарен и сварен, а как иначе? Очень разборчивый, да?
– Нет, я про мула.
– Просто лег и не встал. Видно же, старый был мул. – Он помолчал и добавил, как бы извиняясь: – Золтан склевал глаза.
– Ага. – Этого следовало ожидать. – Ну да ладно.
Когда они уселись у одеяла, что служило здесь вместо стола, Браун еще раз изумил стрелка, испросив краткого благословения: дождя, здоровья и просветления душе.
– А ты веришь в загробную жизнь? – спросил стрелок, когда Браун выложил ему на тарелку три дымящихся кукурузных початка.
Браун кивнул.
– Сдается мне, это она и есть.
IV
Бобы были как пули, кукуруза – не мягче. Снаружи выл ветер, обдувая покатую крышу, свисающую до земли. Стрелок ел быстро и жадно, запивая еду водой. Он выпил целых четыре чашки. Он еще не доел, как вдруг раздался стук в дверь, словно кто-то строчил из пулемета. Браун встал и впустил Золтана. Ворон перелетел через комнату и угрюмо устроился в уголке.
– Нет музыкальней еды, – буркнул он.
– Слушай, а ты не думал его съесть? – спросил стрелок.
Поселенец рассмеялся.
– Животные, умеющие говорить… их не едят, – сказал он. – Птицы, ушастики-путаники, бобы-человеки. У них мясо жесткое.
После ужина стрелок предложил Брауну свой табак.
«Сейчас, – подумал стрелок. – Сейчас будут вопросы».
Но Браун не задавал никаких вопросов. Он молча курил табак, выращенный в Гарлане долгие годы назад, и смотрел на догорающие угольки. В хижине стало заметно прохладнее.
– И не введи нас во искушение, – выдал Золтан. Неожиданно, как откровение.
Стрелок вздрогнул, как будто в него кто-то выстрелил. У него вдруг возникла уверенность, что все это иллюзия, наваждение. Что человек в черном наслал на него свои чары и пытается что-то ему сказать. Посредством таких идиотских и бестолковых символов.
– Знаешь такой городок, Талл? – спросил он.
Браун кивнул.
– Заходил на пути сюда. И потом еще один раз, чтобы продать кукурузу и хлопнуть виски. В тот год тут был дождь. Минут пятнадцать, наверное, лил. Земля, веришь ли, словно раскрылась и поглотила всю воду. И уже через час снова стала сухой и белой. Как всегда. Но кукуруза… Боже мой, кукуруза! Было видно, как она растет. Но это еще ничего. Ее было слышно, будто дождь дал ей голос. Хотя и безрадостный голос. Она как будто вздыхала и стонала, выбираясь из-под земли. – Он помолчал. – Зато уродилась на славу. Мне даже вроде как лишку было. Так что я взял и продал ее. Папаша Док предлагал, давай, мол, я продам, чего тебе-то таскаться. Но он бы меня обжулил. Вот я сам и пошел.
– Тебе там не понравилось?
– Нет.
– А меня там едва не убили, – сказал стрелок.
– Как так?
– Я убил человека, которого коснулась десница Божия. Только это был не Бог. А тот человек, с кроликом в рукаве. Человек в черном.
– Он это специально подстроил. Заманил тебя в ловушку.
– Твоя правда, за правду – спасибо.
Они смотрели друг другу в глаза сквозь полумрак. В этом застывшем мгновении чувствовалась некая безысходная завершенность.
«Сейчас будут вопросы».
Но Браун по-прежнему не задавал никаких вопросов. Он мусолил свою самокрутку, пока от нее не остался дымящийся чинарик, но когда стрелок похлопал по кисету, предлагая еще, Браун только мотнул головой.
Золтан встрепенулся, собрался было высказаться, но смолчал.
– А можно, я расскажу? – спросил стрелок. – Вообще-то я не особенно разговорчивый, но…
– Иногда надо выговориться. Ты рассказывай, а я буду слушать.
Стрелок попытался подобрать слова, чтобы начать рассказ, но не сумел ничего придумать.
– Мне надо отлить, – сказал он.
Браун кивнул.
– В кукурузу, ага?
– Ясное дело.
Он поднялся по лестнице и вышел в ночь. В небе мерцали звезды. Ветер бился, как пульс. Моча дрожащей струей пролилась на иссохшее кукурузное поле. Это он, человек в черном, заманил его сюда. Может быть, Браун и есть человек в черном. Может быть…
Он отогнал от себя эти мысли, тревожные и бесполезные. Он может справиться с чем угодно, кроме одного: собственного безумия. Он вернулся обратно в хижину.
– Ну что? Ты решил, наваждение я или нет? – спросил Браун.