Анна откинула шаль и подала корзину Кхире. Глаза женщины поменяли цвет, теперь они были черными, как угли, белки покраснели – бледнокожая Кхира выглядела как упырь. Из леса донесся гул, похожий на удар колокола, птицы стихли. Отступать было поздно. Колдовство началось.
- Кровь, – сказала женщина, доставая из корзины два стеклянных бутылька, – твоя и ее. Кровь девочки, взывающая к отмщению. Кровь ее измученной матери. Ты принесла две склянки, но в них кровь троих. Дитя, которое носит твоя дочь во чреве, на равных правах вступает в заговор.
Склянки были откупорены, содержимое вылито в котел. Кхира пробормотала пару непонятных фраз, руническая надпись на боку котла сверкнула и погасла. Женщина снова запустила костлявую руку в корзину, достала сверток, развернула его.
- Волосы Катрионы. Белая прядь, чтобы связать проклятие намертво – в котел.
Белый локон упал в смолу и сгорел. Бормотание повторилось. Кхира достала кувшин молока, обернутый полотенцем ржаной каравай.
- Хлеб и молоко – плата жрице, чтобы Сильный знал, она не по своей прихоти творит заговор, она исполняет волю просящей. Отведай плату, Сильный, ее тебе угощение.
Часть молока и краюха хлеба отправились вслед за кровью и волосами.
- Жертву Сильному ты забыла, – заметила Кхира, заглядывая в опустевшую корзину, – Непростительная оплошность. Даже ваш Бог любит жертву, а мой господин ее требует.
- Я не знала, что принести, – ответила Анна, – силки, расставленные на кроликов, пусты. Не крысу же мне ловить.
- Я помогу, ибо остановить заговор нельзя, – Кхира подняла руку, издала переливчатую трель.
На ее кисть уселась крохотная серая птичка с оранжевой грудкой – зарянка. Жрица взяла ее в ладонь, погладила по трепещущим перьям, успокаивая, и быстро свернула ей шею. Снятым с пояса серпом отрезала завалившуюся на бок головку, бормоча заклинание, выжала птицу в котел, как кусок творога, маленький трупик кинула в смолу, где он загорелся и начал тонуть. Руны на котле засветились.
- Я, – Анна схватилась за саднящее горло, но заставила себя говорить, – я знала – тебе понадобится что-то от него. Я не смогла добраться до него. Поэтому принесла это. Пустяк, но…
Из кармана фартука она вынула рисунок, ее портрет, выполненный Бойсом. Кхира взяла лист длинными пальцами.
- Он рисовал?
- Он.
- Его мысли, его руки… Подойдет.
Варево бурлило, вздувалось тягучими пузырями, в нем перекипало все то, что принесла с собой Анна. Кхира покидала в смолу соцветия омелы, срезанные с поваленного дуба золотым жреческим ножом. Огонь отвечал на ее заклинания тем, что задыхался, забивался в рубиновые угли либо с грозным ревом вздымался, раскаляя котел. На обступившие поляну стволы падала зловещая, колеблющаяся тень жрицы, которая старела и ссыхалась с каждым произнесенным заклинанием. В лесу гудело – Анне казалось, там ведьмы поют реквием. Читая на лице гостьи смертный ужас, жрица объясняла:
- Власть не дается нам просто так. За нее, за возможность вмешаться в естественный ход вещей нужно отдать многое, ты сама скоро убедишься в этом, Анна. В одном месте берется, в другом убавляется – природа стремится к равновесию. За меня не бойся, я посредник, я постарею, но возрожусь со временем. Ты же, причина, исток, ты отдаешь, но восполнения не претерпишь. Пути назад нет. Он – цель, он сейчас, в этот самый момент, тоже платит за мое колдовство. Его смертью проклятие входит в жизнь. Одно умирает, другое рождается…
- Его смертью? Я не хочу, чтобы он умирал!
- Он умирает, это единственный путь. Но восстанет с новой кровью, с новым сердцем, с новой душой. Принимай в себя проклятие, что дарит тебе Анна Монро, мальчик, пей его полною чашею. Вари, котел, вари…
Ветра не было. Сидя в круге света, изнемогая от жары, волнами расходящейся от котла, Анна видела – дубы и буки двигаются, размахивают ветвями, по густым кронам их пробегает частая рябь. В лесу была Сила. Она шла по просекам, одним дыханием пригибая к земле реликтовые деревья. Осмыслить ее величие было невозможно. Анна чувствовала, Сила хочет выйти на поляну, где сидят Анна и Кхира, жаждет убить все живое на ней – такое в ней бурлит неистовство. Но жрица держит Силу тайным словом, и Сила послушна ей. Она стоит за спиной и вершит судьбу, перекраивая заново человеческие жизни.
Бойс развернул картину к окну и накрыл ее простыней, видя, что в комнату входит мать и первый недовольный взгляд бросает именно на полотно.
Работа над ним подходила к концу. Элеонора ничего не сказала сыну по поводу того, что поздно, а он и не думает отправляться в постель. Позволила уговорить себя попить вместе чай. Они уселись друг напротив друга за столом, уставленным китайским чайным фарфором. Она хотела прочесть письмо, доставленное утром из Тэнес Дочарн. Но сын опередил ее.