Когда санитарка ушла, собрав свой чемоданчик, Коля снял шинель и пристроился на лавке около окна, подальше от неживого Зоиного взгляда. Серафим положил на стол толстую потрепанную книгу в лоснящемся кожаном переплете и спросил:
- Чего ж ваше начальство боится, что стражу не только снаружи, а и в доме выставили?
- Моему начальству вообще наплевать на это все, – Коля кивнул на девушку. – А вот в райисполкоме боятся, что вы тут фотографий наделаете и будете потом агитировать за Бога.
- Так фото можно в любом месте с любой девушкой сделать, – улыбнулся Серафим.
- Вот и я так думаю, - кинул Коля, ерзая на жесткой лавке. – А что вы тут делать собираетесь?
- Разобраться хочу, что происходит.
- Ну так окаменела вишь… Говорят, с иконой танцевала, и Бог ее покарал. Или вы так не думаете? – усмехнулся Коля.
- Говорят, – кивнул Серафим. – Много что говорят. Вот я и хочу понять, чудо тут Божье или что иное.
- Ну, разбирайтесь, – бросил Коля и прислонился к стене, прикрыв глаза.
Священник принялся неразборчиво читать молитву, а Коля пытался не заснуть, чувствуя, как плавится и плывет сознание от быстрого тихого речитатива. Иногда он просыпался, открывал глаза, видел стоящую спиной девушку и несколько секунд не мог вспомнить, кто она такая, и зачем он здесь. Коля пытался стряхнуть сонную одурь, но снова обмякал на лавке, краешком сознания ощущая, как впивается в ляжку ребро сиденья. Проснулся Коля от резкого звука – Серафим захлопнул книгу, тяжело опустился на стул и потер рукой лоб.
- Не могу читать, тяжко.
- Тоже засыпаете? – Коля встряхнулся, как собака, и выпрямился.
- Да нет… Тошно как-то, через силу читаю.
- Ну и поспите, – Коля кивнул на кровать, застеленную покрывалом. – Мне по службе нельзя, а вы-то чего.
- Нет, сна ни в одном глазу…
Серафим подпер щеку рукой и принялся неслышно читать из книги, еле шевеля губами. Коля сжал кулаки, впиваясь ногтями в мякоть ладоней, чтобы согнать сон. За окнами падал мягкий снег, и постовой Митя жевал неизменную папиросу, ежась и подпрыгивая. Мягкую тишину и сонную Колину одурь разорвал густой нутряной стон, похожий на рычание. Серафим подпрыгнул на стуле, а Коля замер на своей скамейке, чувствуя, как холодеет спина.
- Это она..? – выдавил он и кивнул на живую статую.
- Кажется… – громким шепотом произнес Серафим.
Он подошел к Зое, всмотрелся в застывшее лицо. В этот же момент снова послышался рвущий душу звук, и уже было очевидно, что шел он из приоткрытых неподвижных губ девушки.
- Ааа… жжж… д-д-д… рржжж….
Звуки толчками вырывались из Зоиного горла, но ни один мускул на ее лице не дрогнул, а глаза оставались стеклянными.
- По-моему, она что-то говорит…
- Да просто стонет, – кинул Коля, который к Зое подойти боялся.
- Нет же… Это слова.
- Држжж…ааа… Тжжжжыыы…Нм…нм… г…г – выла Зоя.
- Кажется…. Кажется, она говорит, «тяжело держать, не могу»!
- Елки палки… – прошептал Коля.
Стоны стихли так же резко, как и начались, и Зоя снова держала свою ношу в полной тишине и неподвижности. Коля чувствовал, как колотится сердце, и толчками выдыхал воздух.
Рано утром пришла прежняя санитарка, а с ней румяный и чем-то довольный секретарь райисполкома Картузов.
- Ну, как дела, товарищи? – звонко спросил он, сбивая снег с ботинок. – Происшествий не было?
- Нет, – ответил Коля.
Не рассказывать же, ей-богу, про эти стоны. Да и не слышал он никаких слов… Черт его знает, что там Серафиму привиделось. Попа из избы выпроводили, но он твердо сказал, что вернется следующей ночью. Картузов закатил глаза, но сделать ничего не мог – разрешение священнику дали официально.
***
Жене про Зою Коля рассказал скупо – да, стоит, двинуться не может, икону к груди прижимает. Нина недовольно подняла брови – она была уверена, что никакой окаменевшей девушки в доме Болонкиной нет.
- Может, болезнь какая-то… Паралич, – хмыкнула она.
- Скорее всего, – с готовностью кивнул Коля, хотя никакой паралич не объяснял того, что Зою не могли оторвать от пола.
Радио пело голосом Марка Бернеса о темной ночи; Нина, которой нужно было на завод ко второй смене, ставила сковородку с ворчащей яичницей на стол.