– Я плакал в тюрьме. После расстрела евреев несколько ночей плакал. Другие тоже. Я был неправ, когда расстреливал, и когда плакал, тоже был неправ.
Порой голос Колесника срывается на хрип.
– Елена плачет – она тоже неправа?
– Елена ничего не сделала. Она девчонкой была. Хоронилась ото всех, вот и выжила.
Слова падают отчетливо и тяжело.
– Однако вашу жену постигла кара. У нее нет детей.
– Елена считает, что это ей в наказание. А я… За то, что я сделал, наказания нет. Никакого сожаления не хватит и никакого наказания.
Утром Миха оставляет магнитофон у Андрея – в своей комнате, на столе. В сумку кладет фотоаппарат и едет к Колесникам. Когда они входят в кухню, Елена встает, и Миха вынимает камеру, чтобы она видела. Она улыбается и кивает, тихо говорит что-то мужу и заправляет под платок выбившиеся пряди.
– Спасибо, герр Лехнер. Моя жена говорит, это очень мило с вашей стороны.
– Ну что вы.
Елена ставит к дальней стене, рядом с печкой, два стула, а Миха устанавливает камеру. Ему помогает Колесник, держит треногу, стоит не шелохнувшись, покуда Миха наводит резкость по фактуре его пиджака. Миха, которому неловко работать молча, начинает говорить.
– Это хороший фотоаппарат.
– Правда?
– У него новейшие линзы. С выдвижным объективом, но резкость держит. Снимки четкие получаются.
Колесник смотрит в видоискатель, и чтобы он видел не одни только пустые стулья, Миха входит в кадр. Теперь Колеснику есть что разглядывать. Он улыбается, и Миха тоже улыбается в объектив. Не то чтобы Миха улыбался Колеснику, но старик, довольный, посмеивается.
Елена, приосанившись, садится подле мужа, тот берет ее за руку. Ладонь в ладони, они ждут, пока Миха подстроит свет.
– Я сделаю кадра три-четыре. Для верности. Ладно!
Колесник напрягает шею и, не отрываясь, смотрит в объектив; кивает чуть заметно. Так и сидит все время, пока Миха снимает. И вдруг, в самый последний момент, отворачивается. Он смотрит на Елену, смотрит так, будто бы она – единственное, что заслуживает внимания. Елена смотрит прямо – на Миху, на фотоаппарат, в объектив. А Иосиф вдруг отворачивается.
Прямо как опа.
Миха делает еще два снимка. Не просит Колесника посмотреть в камеру, вообще ничего не говорит.
А потом Елена встает и заходит к Михе за камеру. Улыбаясь, жестами показывает: сядь рядом с мужем, я хочу вас сфотографировать вместе.
Миха переводит взгляд на Колесника, наблюдающего за женой. Та оживленно настаивает, подталкивает Миху к стулу.
– Знаете, я, пожалуй, не буду.
Это грубо и жестоко, но Михе и впрямь не хочется фотографироваться с Колесником. Старик переводит, и Елена смолкает. Она обижена, но старик задет сильнее. Сидит неподвижно, уронив огромные руки на тощие колени.
Миха начинает извиняться. Складывает камеру и уходит.
В дверях кухни стоят Андрей и его друг – похоже, они смущены и недовольны. Миха отмывает руки под краном. На обратном пути на велосипеде порвалась цепь, и теперь все руки в масле и ржавчине, а под ногтями – бурая грязь. Михины руки, еще не отошедшие от фотосъемки, подрагивают под ледяной струей, текущей из крана. Миха оборачивается навстречу входящим.
– Андрей говорит, что не нужно было приводить сюда этого человека.
Миха этого ждал. Он говорит:
– Скажите ему, пожалуйста, что я старика не звал. Он пришел сам. Простите.
И прислушивается к невнятному бормотанию переводчика, разглядывая свои замасленные, недомытые руки.
– Андрей говорит, тот человек – убийца.
– Знаю. Скажите ему, что мне это известно.
«Ну вот и все», – думает Миха. Конец дружбе. И поездке конец.
– Я завтра уезжаю. Пожалуйста, скажите Андрею, что я уезжаю и очень благодарен ему за гостеприимство. Ему и его маме.
Андрей с явным облегчением кивает. Ему не пришлось меня выгонять.
Миха отворачивается. Злые слезы жгут глаза. Он снова открывает кран и трет пальцы под холодной водой, но от мыла масло только хуже размазывается.
– Вы помните такого?
Вечером Миха опять к ним возвращается. Елена Колесник впускает его в дом и оставляет наедине с мужем на кухне.
– Вот этого человека?
Миха кладет фотографию на стол, чтобы старик не заметил его дрожащих рук. Красные от воды, от вечер него ветра, от холодного велосипедного руля. Колесник придвигает снимок к себе поближе.
– Это здесь, в Белоруссии?
– Нет, в Германии, в тридцать восьмом.
– Лицо знакомое.
Миха был к этому готов. Весь день готовился. Все эти дни.
– Кто это?
Миха не знает, что сказать. Раньше он хотел все Колеснику рассказать, потом раздумал. Хорошо бы Колесник все узнал, но имя деда называть бы не пришлось. Но он называет.
– Аскан Белль.
– Да. Это Белль, он служил в SS.
– Waffen SS.
– Верно, Waffen SS. Я его помню.
Почти полегчало.
– Что вы помните?
– Они несколько недель тут воевали, а потом спешно ушли. И однажды рано утром в городе оказались красные. Прямо в центре, возле церкви.
– В сорок четвертом.
– Угу. Они меня арестовали, вместе с другими такими же, а потом к нам и немцев стали приводить. Не всех, некоторые были уже мертвы, некоторые успели убежать, но приводили тех, кто остался. Похоже было на чистку гетто, фашистского гетто. Они стояли с нами на перекличке, и я помню, среди них был Аскан Белль.
– Вы его видели?
– Да. Русские вытолкнули его из строя. Они шли вдоль строя и вытолкнули его, поставили на колени. На главной площади. Они, естественно, были с автоматами. Ему к голове приставили автомат, и имя объявили – тот самый Белль.
Alles vorbei[18]. Финал. Опа Аскан Белль.
Миха не знает, что сказать. Думает: «Зря не записал». Магнитофон завернут в свитера и лежит на дне сумки, оставшейся в Андреевом доме.
– Еще что-нибудь помните?
– Русские собирались нас расстрелять. Некоторые хотели расстрелять нас прямо на месте. Потому-то они и держали нас в шеренге так долго: всё спорили. Я хорошо это помню.
– Он мой дед.
Колесник замолкает. Смотрит на Миху, и Михе на миг приходит в голову, что старик рассердился. Он собирался совсем не так это сказать, но так оно вышло.
Под Колесниковым взглядом Миха начинает нервничать, ерзать на стуле.
– Почему они хотели расстрелять моего деда?
– Они хотели расстрелять всех нас.
Миха сидит долго. Или ему кажется, что долго, и он пытается разобраться в охвативших его чувствах. Пытается понять, можно ли спросить то, что ему очень нужно знать. Напротив сидит Колесник, Михаэль слышит его дыхание и думает, что, наверное, сможет даже почувствовать, когда Колесник на него посмотрит и когда он отведет глаза.