— Ну спасибо, успокоил! — сказал Игнатий Михайлович. — Тогда я, быть может, всё-таки поставлю тебе двойку?
— Разумеется! — проговорил Гага. — Думаю, это ваше право. Даже обязанность! — строго добавил он.
— Ну хорошо, — Игнатий Михайлович вывел в журнале двойку.
Прозвенел звонок.
На перемене Гага держал себя как король в изгнании — скромно, но с достоинством.
— Не будем осуждать недальновидных людей, — снисходительно говорил он. — Откуда же догадаться Игнатию Михайловичу (Гага держался настолько солидно, что даже называл Игнатия Михайловича по имени-отчеству, а не просто Иг, как все мы), с открытием какого масштаба он имеет дело?
— Вообще, зачем ты развыступался-то? — с досадой проговорил я, но нас уже окружили одноклассники.
— Ну, может быть, нам-то ты скажешь, что вы открыли? — спросил Боря Долгов, наш классный вундеркинд и отличник, чья слава, после выступления Гаги, явно зашаталась.
— В учебниках про это нет, — усмехнулся Гага. — А тебя ведь интересует лишь то, что написано в учебниках?
— Ну почему же? — обиделся Долгов. — Мы на каникулах с отцом знаешь какое путешествие совершили? Ни в одном учебнике про такое не прочтёшь и даже, я думаю, ни в одной книге!
— Да что интересного можно открыть в наши-то дни? — пробасил Маслёкин.
— Значит, ничто не интересует тебя? — спросил Гага.
— Почему же ничего? — проговорил Маслёкин. — Джинсы интересуют, как у Пеки, кассетный магнитофон, как у Тохи. Если исправлюсь — батя обещал.
— Но где же вы… открытие-то своё сделали? — продолжал цепляться умный Долгов. — Ведь вы вроде не уезжали никуда, тут были… значит, какой-то близкий предмет? Помню, мне отец говорил, что дом наш ещё при Елизавете Петровне построен, в восемнадцатом веке. Видимо, что-то связанное с историей нашего дома?
Мы вздрогнули. Не зря Долгов отличник — здорово сечёт!
— Да что интересного-то могло быть в ту глухомань? — усмехнулся сверхумный Маслёкин. — Джинсов не было тогда приличных. «Кассетников» тоже. Рок-ансамблей и тех не было. Не пойму, чем нормальные парни занимались тогда?
— Видимо, со скуки умирали! — усмехнулся Долгов.
— Ну и что же мы, по-твоему, открыли с тобой? — по пути из школы домой спрашивал я у Гаги.
— Другое измерение, только и всего, — ответил Гага.
— Ну и что это даёт?
— Да так, ничего особенного, — усмехнулся Гага. — Просто самая дальняя галактика, которую еле-еле в радиотелескоп мы различаем, по этому, четвёртому измерению… свободно может в этой комнате оказаться!
— Но… как же так?
— Здравый смысл тут бессилен! — проговорил Гага. — И прошу тебя, о здравом смысле забудь, если хоть частично хочешь вообразить, открытие какого масштаба сделали мы с тобой!
— Что-то я устал сегодня! — проговорил я. — Пойду, прилягу немного. Салют.
На следующий день в школе был медицинский осмотр. Сначала в кабинет пошли девочки, потом мы. Раздевшись до пояса, мы, чтобы согреться, боролись друг с другом. Во-первых, все были рады, что отменили урок, а во-вторых, всё-таки медосмотр — все мы немножко волновались. В алфавитном порядке мы подходили к столу. Кроме нашей школьной медсестры Варвары нас осматривали ещё две врачихи из поликлиники.
— Молодец! Сутулиться перестал! — сказала мне Варвара. — Зарядку делаешь?
Я что-то такого не помнил, чтобы я начал заниматься зарядкой, но на всякий случай громко ответил:
— А как же!
Настроение, повторяю, было очень бодрое, возбуждённое.
Потом незнакомая врачиха, достав из чистой баночки палочку от эскимо, открыла мне этой палочкой рот, посмотрела в горло, потом глянула в мою медицинскую карточку, потом — с удивлением — снова в горло.
— У вас тут написано: «Миндалины рыхлые», — повернулась она к Варваре. — С чего вы это взяли?
Варвара заглянула мне в рот.
— Но ведь были же рыхлые, совсем недавно! — растерянно проговорила она.
— И по-вашему, — строго проговорила врачиха, — они могли, — она посмотрела в карточку, — за два месяца таким коренным образом перемениться? Вы когда в последний раз были на курсах усовершенствования?
— Я? В позапрошлом году, — Варвара замигала ресницами, упирающимися в очки.
— Это чувствуется! — проговорила врачиха.
Варвара ещё сильней заморгала. Мне стало жалко её, — она была хоть и слегка бестолковая, но очень добрая. По первой же твоей просьбе отпускала беспрекословно с уроков… при этом смущённо смотрела в сторону, словно не ты её обманываешь, а она тебя!
— Это я сам, — сказал я врачихе, — свои миндалины закалил. Решил закалить их — и закалил. Хожу всё время с открытым ртом.