Я стал снимать вальки, вытягивать лошадей в коридор. Они вышли, но к выходу не шли. Я закричал, стукнул вальком по перегородке. Вздрогнув, присев, лошади метнулись к выходу.
Я вскочил на последнего — Орлика — и, что-то крича, погнал их к выходу. Лошади, ярко осветившись, разбежались в стороны. Я увидел вдали группу, освещённую заревом. Я подскакал к Якову Борисычу и спрыгнул, бросив поводья.
— Снято! — закричал в рупор Яков Борисыч. Все сразу задвигались, облегчённо заговорили.
— Яков Борисыч! — оборачиваясь, крикнул один из операторов. — Огня мало было!
Я посмотрел на крышу, переводя дыхание. Огонь действительно был довольно низкий.
— Яков Борисыч! — сказал я. — Ещё раз!
Он посмотрел на меня:
— А успеем?
— Успеем, — сказал я.
Яков Борисыч снова посмотрел на меня, потом поднёс рупор ко рту.
— Ещё дубль! — закричал он. — Загоняйте лошадей!
Жуков и ещё какие-то люди затащили обратно лошадей.
— Пиротехники! Больше огня!
— Е-есть!
Пиротехники, поставив лестницу, залезли на крышу, что-то разлили.
— Внимание! — закричал Яков Борисыч. — Поджигай! Пламя было выше, чем в прошлый раз, — осветило даже стоявшие в стороне пожарные машины.
Ко мне вдруг подбежал ассистент оператора.
— Побольше вдоль конюшни проскачи! — крикнул он и побежал обратно.
— Приготовились! — закричал Яков Борисыч. «Бип!» — донеслось из тонвагена.
— Мотор! «Би-бип!»
Снова выскочила перед камерами девушка и, крикнув: «Кадр сто, дубль два!» — хлопнула в деревянную хлопушку.
— Начали! — крикнул Яков Борисыч. Кому-то кивнув, я побежал.
Я пробежал мимо операторов, снова открыл двери и вбежал в коридор. На этот раз лошади стояли неспокойно, ржали. Дым облачками уже просачивался сверху.
Только я открывал лошадей — они выскакивали. Последний — Орлик, и я на нём.
Я поскакал вдоль конюшни.
— Снято! — глухо, как сквозь вату, услышал я наконец крик Якова Борисыча.
…Потом я видел, как снимали падение крыши: за домом затрещал трактор, потянул крышу тросом, и она провалилась, поднялся столб пламени, но я уже как-то отключился.
Уже очень поздно мы ехали обратно. Горели фары автобуса, тихо падал в лучах света снег, но казалось очень темно — тьма наваливалась с обеих сторон.
Потом стало совсем темно, я уснул.
— Вставай, — услышал я голос Зиновия. — Приехали.
С трудом я открыл глаза. Мы стояли у отцовского дома. Не помню, как я дошёл, и сразу же, раздевшись в темноте, я уснул.
Ночью мне снился пожар — то ли пожар конюшни, то ли пожар зерносушилки, то ли какой-то третий, — я даже проснулся в поту. Я встал. Отца уже не было. Я походил по квартире, позавтракал. Я вдруг вспомнил с чувством некоторого неудобства, что не вижусь с отцом третий день, настолько меня затянула работа в кино.
В этот день я в съемках не участвовал, но Зиновий взял меня с собой на место следующей съемки. На льду реки, у проруби, стояли уже тонваген, камерваген, лихтваген, от него чёрные кабели шли к высоким чёрным ДИГам.
Я посмотрел наверх. Антенны на доме Василия Зосимыча над обрывом по-прежнему не было. Это было естественно, так и должно было быть, но я вспомнил вдруг, как снимал у них антенну, и ещё, как вчера они просили меня приделать им антенну обратно и как, после моего отказа, уходили вдвоём, под ручку, маленькие, тёмные на фоне солнца, и мне стало почему-то грустно.
Осветители то включали, то выключали яркие ДИГи — на этот раз их было гораздо меньше, чем у меня, — съемка-то предстояла дневная. Операторы прикладывались к камерам, нацеленным на прорубь.
Я подошёл, заглянул — она была тёмная, бездонная!
— А без этого — никак? — вздохнув, показал я на прорубь Зиновию.
— Опять ты за своё! Без этого, без того! — Зиновий вскипел. — Не нравится — не снимайся! Никто тебя особенно не просит!
— Почему… не просит? — спросил я.
— Потому! Еле Якова Борисыча уговорил тебя взять! Думал — хороший парень, из простой семьи! Нормально снимется, без всяких вопросов! Знал бы, что ты такой!..
— Вообще-то я из простой семьи, но мой папа — профессор.
— Оно и видно! Вечно лезешь во всё, что тебя не касается! Твой предшественник, хочешь знать, на этом и сгорел!
— Как… сгорел?
— Так! Одно ему не нравилось, другое. Пришлось расстаться!
Я молчал.
— Из-за тебя же, кстати, — с досадой сказал Зиновий. — Из-за тебя же, кстати, он и топится!