Первое. Смахнуть со стола все на пол. И, смахивая, Костя уколол руку, сильно, об иглу шприца. И глухо выругался. Сам виноват, конечно, смотреть бы надо, что делаешь, да некогда тут смотреть!
Второе. Комнату обежать взглядом. Нет ли еще чего где из горячихпредметов? Ага, на подоконнике столовая ложка, железная, почернела вся… для понимающего достаточно – тоже на пол!
А соловей рассыпается… Ах ты соловей, соловей-разбойник! Приходится петь и Косте, а именно – прокричать надрывно в ответ: «Открываю! сейчас иду!»
Третье, наконец. Госпожа ты матушка моя темная комната… Пошире отворить в нее дверь, и веничком, заранее припасенным, с полу все в нее замести.
(замести следы)
Чего проще!
Вот именно. Все проще простого. Но… С некоторого времени Костя стал… побаиваться своей темной комнаты.
И даже до предательской дрожи в пальцах!
И вроде даже как посильнее, чем потолка.
А началось это с примечательного одного случая. Отщелкнул тогда исследователь шпингалет – и веник выпал из рук. В темной… в затхлом пространстве, где только застоявшийся мрак, и больше не было никогда ничего, а только что-то подчас шуршало… там, посреди всевозможного мелкого мусора, копившегося годами
(столетиями?)
сидел ЭТОТ.
Иначе не назовешь.
Потому что и не понятно даже, кто или что.
Какой-то неясный зверь, или невероятно уродливый – порченый – человеческий младенец? Мумия ли младенца? А может и вообще – предмет, который никогда и не был живым? Попробуй в темноте различи! Но одно-то Костя знал точно: Этот, которого он там увидел… он на Костю смотрел. Недвижный. И как будто соткан весь из тусклого блеска. Едва намеченный…
Костя отшатнулся тогда и моментально захлопнул дверь. И застегнул шпингалет – кажется, и не соображая даже, что делает. Так пальцы сами собой отдергиваются от раскаленной сковороды.
Потом он попытался успокоить себя. Ничего! Наверное, Этот из транзитных гостей – из тех, которые появятся один раз, а потом поминай как звали.
Вот было же ведь однажды… Отправился для чего-то на кухню, включает свет – все узенькое пространство между плитой и буфетом занимает петушиная голова, огромная… Горячий ветер из ее клюва… такой, что от него шевелятся волосы. И дернулась эта голова от яркого света; и гребнем, вялым, иссиня-красным – мазнула по закопченному потолку. А Костя весь вжался в стену, глаза зажмурил… Потом открыл – ничего. И только белеют полосы, какие гребень этот чудовищный в копоти потолка оставил… Так вот, ведь больше не приходил петух! Никогда. А значит не до Кости он был, а так – гость транзитный.
Да, уговаривал тогда себя Константин, уговаривал – а все-таки не удалось ему обрести покой. Потому что чутье у него имелось: угадывал, какие из пришельцев больше никогда не придут, а какие останутся, обживутся. И подсказало ему тогда сразу же чутье это: нет! Этот не из транзитных… И так и вышло!
С тех пор – как только ни откроет Костя дверь в темную, сразу видит: в глубине сидит Этот. И смотрит на него, неподвижный…
Эх, досками б ее позабить, комнату! Неструганными… крест-накрест!!
Да ведь горячий– то мусор, ничего не поделаешь, прятать надо! И прятать оперативно. И темная – единственное к тому средство.
И постепенно Костя привык. Старался заметать быстро, не взглядывая в глаза Этому. А только замечал краем глаза, что Этот, кажется, понемногу растет
(растение?)
неподвижный…
Не может быть, – скажут некоторые. Чтобы к такому– то – да привыкнуть?
Но некто мудрый сказал, а Костя это высказывание слышал от какого-то умника: человек – единственное животное, которое привыкает и к тому, что оно НЕ МОЖЕТ ПРИВЫКНУТЬ. (А что же – ведь жить-то надо!)
Итак… Шпингалет – дверь – глаза строго в пол. И веником быстро-быстро… Вот так. Дверь, шпингалет и – уфф!.. все. Теперь не грех и открыть. «Иду! Да иду я, на…» Соловушка…
Как выяснилось, на этот раз ритуальных действий можно было не совершать. Навестили свои. Пришел Жора, давняя Костина любовь… и Костина ненависть. До настоящей жизни Костя только читал в романах про «любовь-ненависть». И не верил. Как и большинство думающих людей, впрочем. Конечно, противоположности и взаимопроникают, не только борются. Но ведь не предельные же. Ведь все-таки Бог – не дьявол. И, может быть, человечеству стоит все же признаться в том, что ежели любовь может обернуться ненавистью, то она – не любовь. Сказывают, вот, что оборотень может перекинуться волком. Но ведь про оборотня и не говорят, что он человек. В какой бы фазе он ни был. Чего же ради тогда мы называем страсти – любовью?