Одна сторона его семьи порождена ведьмой, другая – самим дьяволом. «Господи, ну и наследие», – с отвращением подумал Ренар, осушая бокал. Он долго страшился сказать Арианн правду о Люси. Но когда разговора нельзя уже было избежать, ему следовало сохранять спокойствие и благоразумие, а не озлобляться, не говорить колкостей.
Но, увидев, как Арианн поглядела на него, он понял, что все пошло прахом. На его глазах безнадежно гибло ее доверие, которого он столько времени добивался.
В ушах до сих пор звучали ее полные горечи слова:
«Значит, будешь притворяться, что влюблен в меня?»
И собственная злая реплика:
«Нет. Я тебе уже говорил, В подобных вещах я никогда не стану притворяться».
Потому что ему не надо было притворяться. Он действительно любил ее и будет любить до последнего вздоха, хотя не совсем понимал, когда такое с ним произошло. Возможно, это началось с того момента, когда он впервые посмотрел в ее спокойные глаза.
Он любил ее мужество, силу, мудрость, сострадание, невозмутимость, удивительный дар целительства. Он любил, восхитительно дрожащие уголки ее губ, когда она старалась оставаться серьезной и не рассмеяться над его порой непристойными выражениями. Когда она, склонив набок голову, слушала его, не вполуха, как большинство, но так внимательно, так серьезно. Арианн слушала всем сердцем.
Он также любил застенчивый блеск ее глаз, когда он ее целовал, растекавшийся по щекам румянец, когда в ней зарождалось желание, эти еле уловимые уступчивые вздохи, когда они занимались любовью. Все это многого стоило, ибо Хозяйка острова Фэр отдавалась не всякому мужчине.
Ренар, тяжело вздохнув, отодвинул бокал. Проклятый дурень! Какого черта не встал на колени и не высказал ей все это, когда была возможность? Когда он начинал добиваться ее, у него была идиотская мысль заполучить ее старинные рукописи. Но теперь он бы и гроша не дал этим проклятым книгам. Да гори они синим пламенем, лишь бы только вернуть ее.
Теперь она ему никогда не поверит. Но все-таки эта женщина была достаточно сострадательной, чтобы даровать Дыхание Жизни этому негодяю де Визу. Если она могла простить охотника на ведьм, то почему ей не простить его?
– Месье… – оторвал его от мрачных раздумий робкий голос.
Граф поднял голову и увидел нерешительно топчущегося рядом одного из своих мальчиков-слуг.
– Меня… меня послали спросить, не закончили ли вы, месье… То есть не желали бы вы, чтобы убрали со стола.
Мальчик нервно сглотнул, на тощей шее подпрыгнул кадык. Было видно, что парню очень страшно. Ренар почувствовал, что краснеет от стыда. Он твердо решил, что у него прислуга никогда не будет дрожать от страха, как это было при деде. Но в последнее время настроение у него было отвратительное, и он держался не лучше старого черта, рычал на всякого, кто попадал под руку.
Мальчик снова сглотнул и попытался заговорить:
– Если… если только вы не хотите чего-нибудь еще. Я принесу. Еще вина?
– Нет, малыш, – мягко ответил Ренар, через силу улыбаясь. Засиживаясь за столом, он не давал всему кухонному персоналу закончить дела и пойти спать.
Отодвинувшись в кресле от стола, встал на ноги. Удрученно подумал, что пьян, но не настолько, чтобы утопить в вине свое горе. Только шагал несколько неуверенно.
Выйдя из большого зала, он не испытывал никакого желания вернуться к себе в спальню, чтобы провести еще одну мучительную ночь в раздумьях об Арианн, в воспоминаниях о том коротком дне, когда она действительно принадлежала ему, когда они снова и снова растворялись во взаимной любви.
Но куда ему идти? Вряд ли он сможет провести еще одну ночь, меряя шагами парапеты. Заслоняя ладонью свечу от сквозняка, он помедлил, потом резко повернулся и направился в ту единственную часть шато, которую упорно избегал после возвращения.
Личная часовня была переделана в конце четырнадцатого века. Но Ренар даже не взглянул на непомерно роскошный витраж цветного стекла и позолоченный алтарь. Направился прямо к винтовой лестнице, ведущей вниз, к склепу, где покоились поколения Довиллей.
Темнота была настолько непроницаемой, что от свечи было мало толку. Ренар зажег один из вделанных в стену факелов. Огляделся вокруг, пока не наткнулся взглядом на новейшее дополнение. Саркофаг, ставший местом последнего упокоения деда, было трудно не заметить. Тщательно отделанная гробница полностью соответствовала представлению Робера Довилля о собственном положении.
Но вырезанная в мраморе фигура рыцаря мало напоминала деда, каким его помнил Ренар. Выражение лица на рельефе было слишком спокойным, безоблачным, чтобы соответствовать крутому, жестокому нраву и высокомерию старика.
С пышного саркофага деда взгляд Ренара скользнул к нише в стене позади него. На каменной полочке покоилась простая глиняная урна. Урна, в которой содержалось все, что осталось от легендарной Мелюзины, женщины, которая была долго известна Ренару просто как бабушка.
По необычной превратности судьбы, этим двоим, бывшим такими лютыми врагами, теперь предстояло навеки бок о бок покоиться здесь. Ренар не имел представления, почему старый граф перенес сюда останки Люси. Возможно, из суеверного страха или извращенного представления о конечной мести. Как Дочь Земли, Люси пожелала бы, чтобы ее кости вернулись в землю, частью которой она была.
Когда Ренар стал графом, Туссен умолял его похоронить кости Люси в лесу, чтобы она обрекла должное упокоение, но Ренар непреклонно отказывался, отвечая, что после всего, что было, это не имело значения.
Возможно, он до сих пор таил обиду на женщину, которая ради собственных целей изменила его судьбу. Арианн была потрясена, узнав, что Люси – это Мелюзина. Ренар в свое время был потрясен не меньше. Он никогда бы не узнал правды о своей бабке, если бы не та ночь, когда он убежал из шато деда Довилля и вернулся в единственный известный ему дом – избушку высоко в горах. С исполосованной до крови дедовым кнутом спиной и еще тяжелее раненным сердцем от известия, что в его отсутствие Мартина успела за кого-то выйти замуж.
Он случайно подслушал разговор Туссена и Люси и так узнал, кем в действительности была его бабка. Хотя он был потрясен до глубины души, его реакцией не был сплошной ужас, как у Арианн. Возможно, потому, что Люси все же была его бабушкой, женщиной, вырастившей его. Или, может, потому, что ему не хватало житейской мудрости Арианн. Он был всего лишь шестнадцатилетним парнишкой со свежими обидами, еле державшимся на ногах.
Он рухнул перед старухой на колени и, вцепившись в подол, умолял:
«Бабушка, если ты и вправду эта страшная Мелюзина, то примени свою силу и спаси меня. Спрячь меня. Убереги от этого старого дьявола. И… и найди способ вернуть мне Мартину. Пускай она снова меня полюбит».
Люси улыбнулась, легонько потрепала по щеке своей иссохшей рукой. «Забудь об этой девчонке, Жюстис. Видишь, как легко она тебя забыла. Она никогда не была достойна быть твоей невестой. Тебя ждет славная судьба. Ты станешь графом де…»
«Плевать мне на судьбу. Я не хочу ее. Если ты мне не поможешь, я найду способ удрать отсюда. Убегу далеко от Бретани, куда-нибудь, где он никогда меня не найдет. И возьму с собой Мартину».
Люси сверкнула зелеными глазами, своими необычно яркими глазами, не тускневшими с возрастом. «Думаешь, что все эти годы я строила в отношении тебя планы, замыслы и мечты, чтобы ты все это выбросил прочь. Слушай меня, Жюстис, и слушай хорошенько. Ты станешь большим человеком, человеком необычайной силы».
Именно в этот момент правда наконец дошла до его крепкой головы, правда о том, что от жизни в горах, от простой жизни, о какой он мечтал, от девушки, которую любил, его оторвал не дед Довилль. Все это было делом рук Люси, или Мелюзины.
Он отшатнулся от бабки и срывающимся голосом произнес: «Черт возьми. Тебе… тебе никогда до меня не было дела, да? Я всегда был лишь средством для твоих замыслов, средством завершить бунт, который ты затеяла в прошлом».