– Рычаг! – послушно закивал головой Глушков, вскакивая на ноги. – Сейчас все сделаю…
Глушков полез в пилотское кресло. Он суетился, делал массу лишних движений и, в конце концов, схватился обеими руками за управление. Мой вопль потонул в захлебывающемся рокоте лопастей. Вертолет, словно ретивый конь, вставший на дыбы, задрал нос кверху, в считанные секунды погасив скорость, и, на мгновение замерев, стал сваливаться вниз.
– Это не самолет, дегенерат!! – исступленно орал я, мечтая успеть до гибели освободиться от веревок и надеть помятое ведро на голову Глушкова. – Я какой рычаг сказал потянуть?.. Ручку от себя!!
Глушков окончательно потерял способность воспринимать мои слова.
– От себя? – лепетал он. – Мы же и так вниз падаем…
– Дави на нее, гермафродит, таракан вонючий, плесень подвальная!!
Я почувствовал, что хвост медленно приподнимается. Это было почти невероятно, но Глушков сумел выровнять вертолет и придать ему горизонтальное положение.
– Высота? – крикнул я ему, еще не веря в то, что наша гибель переносится на некоторое время вперед. – Какая высота?
– А хрен ее знает, какая! – отозвался Глушков, мельком посмотрев в боковое окошко. Он несколько пришел в себя и, почувствовав, что машина вдруг стала слушаться его, осмелел.
– Справа от тебя, на приборном щитке, есть высотомер. Что-то вроде часов со стрелками.
– Ага, вижу! Нашел! Только стрелки идут в обратную сторону.
– Мы падаем, – простонал я. – Часовая стрелка указывает километры, а минутная – сотни метров… Так сколько там сейчас?
– Стас! – прохрипел лежащий рядом Гельмут. – Пока есть немночко время, я хочу вам сказать…
– Вы снова про свой чек?! – вспылил я и дернул ногами, словно хотел пробить стальной пол «кошками».
– Так что здесь тянуть на себя, черт вас всех возьми?! – крикнул Глушков.
– Слева от тебя, внизу, ручка шаг-газа. Плавно – слышишь, болван? – плавно потяни ее вверх. Там, на каком-то приборе, должны обозначаться обороты в процентах. Доведи до девяноста пяти, не больше! Ты понял?
– Да понял, понял, не надо учить! – огрызнулся Глушков, и вслед за этим я услышал характерный накатывающий рокот лопастей: увеличивая угол, они «загребали» больше воздуха. Пол задрожал сильнее, вертолет стало раскачивать, и я почувствовал, как потяжелело тело – мы стали набирать высоту.
– Я хочу сказать, – повторил Гельмут, – что имею большой грех перед вами. Я вам говорил неправду. Восхождение на Эльбрус не был миссия примирения…
– Эй, спасатель! – крикнул Глушков. – Что дальше делать? Руководи, тиче!
– Вот и рули теперь, куда хочешь, – с усталым безразличием ответил я.
– Нас несет на гору!
– Наклони ручку в сторону!
– Стас, это бесполезно! – вздохнул Гельмут. – Мы сейчас будем погибать. Я хочу сказать, что на Эльбрусе мы продавали альфа-сульфамистезал связным из Ичкерия.
– Что продавали? – Я сделал вид, что не разобрал этого слова.
– Это, как мы говорим, «соль для храбрость», психотропен стимулятьон…
– Заткнитесь, дедушка! – попросила Мэд.
– Nein, das ist nicht richtig… [7] – покачал головой Гельмут. – Илона не есть моя внучка. Она есть мой компаньон.
– Гельмут, вы решили исповедаться? – спросил я.
– Наверное, это так.
– Тогда поторопитесь, вы можете не успеть.
– Стас, я говорил вам неправду…
– Я это уже слышал.
– Этот стимулятьон у Илона покупали люди из Ичкерии. Я не хочу политик, я хочу бизнес, но сделал плохо. Получился плохой бизнес против России.
– Да, это очень плохо, – согласился я. – За это и будете наказаны. А где же этот ваш стимулятор?
– Гельмут, вы сошли с ума! – сказала Мэд из-под немца и поддала ему ногой.
– Он здесь, с нами, – совсем тихо, чтобы не услышал Глушков, произнес Гельмут. – Он спрятан в подошвах вибрам Илоны. Два контейнер, каждый – по один фунт…
– Я снимаю с вас грех, Гельмут, – сказал я и скрипнул зубами: измученное веревками плечо вдруг пронзила острая боль. – Если бы вы успели выписать мне еще один чек на сто тысяч, то было бы совсем хорошо…
– Что? – ахнул немец и после паузы: – Не понимаю. Я никогда не понимаю русских.