Украинец говорил быстро, проглатывая окончания слов, и при этом смотрел своими пьяными глазками куда угодно, но только не на меня. Он машинально перебирал раскиданные по кроватям вещи – трико, носки, свитера.
– Значит, ты теперь вместо Магомета? – спросил я. – А как твоя фамилия?
– А?.. Богдан. Немовля Богдан.
– Ну что, Богдан? Все в порядке? Ты нас ждал?
– А?
– Ждал, спрашиваю, нас?
– Ну! Шиздануть хочешь?
Он не столько хотел меня угостить, сколько выпить сам.
– У меня мало времени. Решаем вопрос быстро – или берешь, или нет.
– Конечно, возьму, о чем базар! Доставай, показывай.
Я кинул на кровать пакет. Немовля сел, достал из пакета ботинки, осмотрел подошву, постучал по ней костяшками пальцев.
– Я мушу вскрыть.
– Конечно, – кивнул я.
Он вытащил из-под матраца страховочную обвязку с пристенутым к ней чехлом и выдернул из него тяжелую финку. Лезвие легко вошло в пластик, как в консервную банку. Украинец сделал надрез по канту подошвы и отодрал ее. Из ботинка выпал металлический контейнер, похожий на портсигар. Он поддел лезвием крышку, поднес к носу коробочку, наполненную пакетиками с желтым порошком.
– Нормально, – кивнул он. – Второй вскрывать не буду. Друг другу надо доверять.
Он сунул контейнер под подушку, сел на нее, наклонился и извлек из-под кровати рюкзак. Опустил в него руку по плечо, долго полоскал там воздух и, наконец, вытащил полиэтиленовый пакет размером с толстую книгу.
– Возьми, – сказал он.
– Здесь все?
– А?
– Деньги все?
– Напэвно, должно быть все, – не совсем уверенно ответил украинец.
– Я пересчитаю.
Немовля заерзал, зачем-то стал хлопать себя по карманам.
– Слухай, – торопясь, сказал он, тщательно избегая смотреть на мое замаскированное лицо. – Тут с нами така фигня приключилась, шо у тебя зараз окуляры запотеют. Короче, нас с Магометом кинули.
– Откуда вас скинули? – Я сделал вид, что не понял.
– Да не скинули! В Нальчике часть бабок надо было обменять на баксы…
– Ладно, – перебил я украинца. Человек врал настолько плохо, что слушать его было невыносимо, как смотреть бездарную игру артистов театра. – Ладно. Сколько здесь осталось?
– А?
– Да не акай ты, как резиновый пупс! – не выдержал я. – Ты же прекрасно услышал мой вопрос!
Украинец, сволочь, молчал, ждал, когда я повторю.
– Сколько баксов осталось в этой пачке, Бодя?
– Девяносто тысяч штук.
– Десять, значит, ты взял себе? – вздохнул я, заталкивая пачку за пазуху.
– Да не взял, говорю тебе, нас кинули, в обменной кассе, там какая-то дура сидела, лапшу нам на уши вешала…
Он говорил быстро, невнятно и совсем не то, что мне хотелось бы слышать. Я повернулся к двери.
– Слушай, Немовля, а у тебя хороший нож, – сказал я. – Интересно, альпинистскую веревку он хорошо режет?
– А?
– Мочи козла! Будь здоров! Приходи водку пить в тридцать восьмую комнату.
Я не был уверен, есть ли на Приюте вообще такой номер, но Немовля кивком головы принял предложение и со скрытым смыслом сказал:
– Так мы, выходит, соседи? Приду как-нибудь.
Я подмигнул беззубому негодяю и вышел в коридор. Прикрыл за собой дверь и, громко стуча ботинками, сделал несколько шагов, после чего неслышно, на цыпочках, вернулся к двери, встал рядом с ней, прижимаясь грудью к стене, и в готовности приподнял кулак.
Ждать пришлось недолго. Скрипнула дверь, а затем я услышал частое дыхание. Как только украинец высунулся из дверного проема, я заехал ему кулаком в подбородок, но перестарался, и Бодя, выронив финку, снарядом на излете вернулся в комнату. Пришлось добивать его уже там, пиная вибрамами. Бодя не стонал, не охал, и экзекуция не привлекла внимания отдыхающих альпинистов. Когда «кидала» перестал сопротивляться, свернувшись на полу в калачик, напоминая ежика на горке, я перестал разминать ему бока, приподнял за грудки и прижал к стене.
– Зарезать меня хотел, Щелкунчик? – тихо спросил я. – Шаттуева угробил и понравилось? Бабки забрать хотел?
– Ты шо? – украинец стал выдавливать из себя зрачки, как пузыри из жвачки. – Взбесился? Не гробил я твого Шаттуева. Он сам в трещину упал.
– Не в трещину, а со стены, – поправил я. – И упал потому, что ты, мерин, перерезал веревку.