– Господи.
Он произнес это негромко, без злости, без нажима, как будто из него вдруг выпустили весь пар. Вряд ли дело было в свежих рубцах, которыми наградил меня нападавший, – скорее в пестрой сетке шрамов, украшающих мою спину последние два года.
Не того я сейчас хотела. Совсем не того. Со шрамами я живу уже очень давно. Они – часть меня. Я никому их не показываю, потому что и себя тоже не особо демонстрирую. Я о них не думаю. И не смотрю на них. Ущерб, нанесенный моему телу, странным образом мне безразличен, потому что я сама стала безразлична себе.
И вдруг этот ущерб сделался очень важен. Я почувствовала себя эмоционально раздетой. Беззащитной.
По-прежнему стоя спиной к Лэндри, я одернула свитер, взяла куртку. Мне было стыдно, и я злилась на себя.
– Забудьте, – буркнула я. – Поеду домой.
– Будете предъявлять иск?
– Кому? – поворачиваясь к нему лицом, фыркнула я. – Подонку, которого вы не удосужитесь ни найти, ни тем более допросить? Ведь все происходящее вокруг ипподрома не представляет для вас ни малейшего интереса? Если только, разумеется, кого-нибудь все-таки не убьют.
Он не нашелся что ответить.
Уголок моего рта приподнялся в подобии злой улыбки. Я шагнула мимо него к двери.
– Всего доброго, Лэндри. Найду труп – позвоню.
– Эстес, погодите.
Когда я снова обернулась и посмотрела на него, он отвел глаза.
– Вам надо к врачу. Я вас отвезу. Может быть, у вас сломано ребро.
– Бывало и похуже.
– Господи боже, ну вы и упертая!
– Не нужно мне вашей жалости, – отрезала я. – И сочувствия вашего не нужно. Не надо меня любить или переживать за меня. От вас мне ничего не нужно, кроме того, чтобы вы делали свою работу. Но, очевидно, я хочу слишком многого. Не надо меня провожать. Я дорогу помню.
Лэндри все-таки довел меня до вахты. В полном молчании мы получили обратно оружие. Пока шли по коридору и спускались по лестнице, я делала вид, будто он перестал существовать.
– Я свое дело делаю хорошо, – сказал он, когда впереди показался выход.
– Неужели? Это какое? Или вы по второй специальности профессиональный придурок?
– Ну, вы и фрукт!
– Я такая, какой приходится быть.
– Нет, – возразил он. – Вы грубы, вы стерва, и почему-то из-за этого думаете, будто выше всех остальных.
Дождь лил по-прежнему. В лучах прожекторов на стоянке водяные струи казались белыми. Машины Сондерса не было.
– Отлично, – сказала я. – Видимо, придется вам все-таки везти меня домой.
Лэндри злобно покосился на меня и поднял воротник куртки.
– К черту! Вызовите такси!
Пока он садился в машину, разворачивался и выезжал со стоянки, я стояла, не спуская с него глаз. Потом вернулась к вахте, где был телефон.
Ничего не поделаешь – сама нарвалась.
Когда наконец приехало такси, водитель попался любопытный; ему хотелось поболтать, выяснить, что я делала в полиции в 3.45 утра. Я пояснила, что моего парня разыскивают за убийство, и больше он вопросов не задавал.
Я кое-как устроилась на заднем сиденье и по дороге домой гадала, как проводит эту ночь Эрин Сибрайт.
Акт второй
СЦЕНА ПЕРВАЯ
Затемнение
Место действия: старый фургон.
Ночь. Под потолком лампочка без абажура. Замызганное окно без занавесок. Старая, насквозь ржавая железная кровать с панцирной сеткой. Грязный, весь в пятнах матрас без простыни.
Эрин сидит скорчившись у изголовья, испуганная, раздетая. Одно запястье приковано к решетке кровати. Волосы всклокочены. Под глазами круги от туши. Нижняя губа рассечена и кровоточит.
Она очень хорошо понимает, что ее снимают на видео, и знает, кто режиссер. Старается по возможности прикрыть наготу. Тихо плачет, пытаясь спрятать лицо.
Режиссер: Гляди в объектив, сука. Говори текст!
Она мотает головой, отворачивается.
Режиссер: Говори! Или хочешь, чтобы я заставил?
Она снова мотает головой, смотрит в камеру.
Эрин: Помогите!
Затемнение.
10
Ни хрена ему не удалось поспать, и все из-за этой Эстес! Во-первых, среди ночи вытащили из постели. А вернулся домой – и опять из-за нее не уснуть. Стоило закрыть глаза, как он видел ее спину, исполосованную рубцами. Проступающие поверх после нападения в конюшне кровоподтеки – ерунда, бледные тени по сравнению с прежними увечьями.
Увечьями… В сущности, что он знает об Эстес? Пока она работала, их пути не пересекались. У следователей по наркотикам свои прибабахи. Они слишком много времени проводят в подполье и оттого делаются обидчивыми и непредсказуемыми. Это мнение возникло после трагедии, положившей конец карьере Эстес – и жизни Гектора Рамиреса. О том случае Лэндри было известно то же, что и всем: Эстес выхватила «пушку», нарушила инструкцию, пошла на штурм одна, и вся операция полетела к чертям.
Об Эстес он никогда и ничего не думал – кроме того разве, что, вылетев со службы, она получила по заслугам. Знал, что была ранена, лежала в больнице, судилась с полицейским управлением из-за пенсии по инвалидности (развлечение то еще, если задуматься). Но к нему все это не имело ни малейшего касательства, и на Эстес ему плевать. Она только создает проблемы. О чем он раньше догадывался, а теперь знает по опыту.
Вот стерва! Поучить решила, как ему работать!
Интересно все-таки, что там с ней стряслось в конном центре и действительно ли это как-нибудь связано с девчонкой, которая, по ее словам, пропала…
Черт возьми, если девчонка пропала, неужели некому было заявить об этом, кроме двенадцатилетней сестры? А родители как же? А работодатель?
Родителям, возможно, только и надо, что от нее отделаться. А у начальника, возможно, аферы посолиднее. Может, это он и отходил Эстес по спине черенком метлы. Он ведь видел ее спину, пеструю от рубцов и шрамов, кожа да кости…
В пять тридцать Лэндри вылез из постели, натянул шорты, потянулся, сделал сотню приседаний и сотню отжиманий и начал новый день. Еще раз.
Билли Голем целит прямо мне в лицо. Я делаю последний судорожный вдох.
Он резко поворачивается и стреляет. Грохот оглушительный. Пуля попадает Гектору Рамиресу в лицо и выходит из затылка, забрызгав стоящего позади Сайкса кровью и ошметками мозгового вещества.
Я лезу за своим пистолетом, но Билли сталкивает меня с порога и пускается бежать к джипу, пока я тщетно силюсь подняться на ноги.
Ревет мотор.
– Билли! – ору я и бегу за ним.
Черт! Черт! Черт!
От крика у него набухают жилы на шее. Он дает задний ход и бьет по газам.
Я бросаюсь на переднюю дверь, цепляюсь за боковое зеркало и рамку окна, запрыгиваю на подножку. Я не думаю, что делаю. Просто действую.
Я ору. Он тоже орет.
Он выхватывает пистолет и направляет мне в лицо.
Я бью по дулу, бью по морде Билли.
Он выкручивает руль на триста шестьдесят градусов, джип шарахается назад. Моя нога срывается с подножки. Билли бросает машину вперед, из-под колес дробью выстреливает гравий.
Я пытаюсь удержаться и не упасть. Еще бы уцепиться за руль!
Джип выезжает на асфальт. Голем резко выворачивает баранку влево. Его лицо исказилось и застыло, как маска: рот разинут, глаза выпучены. Я пытаюсь схватиться за него, но он распахивает дверцу, и джип входит в штопор.
Я зависаю в воздухе.
Падаю.
Твердый асфальт под спиной.
Левая скула разбивается, как яичная скорлупа.
Потом на меня надвигается черная тень джипа Билли Голема, и я умираю.
И просыпаюсь.
Пять тридцать утра. После двух часов обрывочной дремы, так и не дождавшись, пока обломок ребра проткнет одно или оба моих легких, я кое-как спустила ноги с кровати и силком заставила себя подняться. Добрела до ванной, встала голая перед зеркалом и посмотрела на себя. Тощая. Прямоугольные отметины на бедрах – там, откуда брали лоскуты кожи для пересадки. Полукруглые вмятины на левой ляжке.