Я склонился через прилавок к нему, одновременно подвинув вперед второй ботинок.
— Видите ли, — произнес я тихо, — я вот что хочу спросить. Чем они пахли до того, как вы их почистили?
Стаки, по-видимому, не принадлежал к тем, кого легко смутить. Он, в свою очередь, резко склонился ко мне, стукнул по прилавку костяшками трех пальцев и вопросительно поднял бровь.
— Вы что — псих?
В зеркале позади прилавка я увидел, что мотоциклисты повернулись к нам, чтобы лучше обозревать весь спектакль. Поэтому я продолжал говорить так же тихо.
— Когда вы купили эти ботинки, на них была земля, ведь так? И они пахли трупом, да?
Он отступил на шаг.
— Вы кто?
— Просто парень.
— Будь вы просто парень, купили в себе эти чертовы ботинки и шли бы себе.
— Кто продал ботинки?
Теперь он начал злиться и перешел в наступление.
— Это не ваше собачье дело, мистер. А теперь убирайтесь из моего магазина.
Я не шевельнулся.
— Послушай, приятель, ты можешь поболтать со мной, а можешь поболтать и с полицией. Но ты заговоришь, понял? Я не хочу создавать тебе проблемы, но если придется, я их тебе все-таки создам.
Стаки ошеломленно уставился на меня. Он понял, что означали мои слова. Но, прежде чем он собрался с духом, чтобы ответить, в разговор вмешался третий голос:
— Эй, Стак, — проговорил один из байкеров, — У тебя все в порядке?
Стаки поднял изуродованную левую руку, жестом показывая, что, дескать, нет проблем. Затем опять переключил свое внимание на меня. Когда он заговорил, в его словах не было даже легких признаков огорчения. Стаки был прагматиком — в бизнесе которым он занимался, приходилось им быть, — и он знал, когда надо уступить.
— Это старикан, что живет севернее, — сказал он со вздохом. — Сюда приезжает примерно раз в месяц, привозит то, что найдет. Хлам, в основном, но я даю ему за это несколько баксов, и он снова уезжает. Иногда приносит и что-нибудь приличное.
— Он недавно это принес?
— Вчера. Я дал ему за них тридцать баксов. Приволок еще рюкзак. Я его прямо сразу и продал. Вроде все. Больше у него ничего не было на продажу.
— Это тот старикан, что живет севернее Темной Лощины?
— Ага, точно, севернее Темной Лощины, — глаза Стаки снова хитро сузились. — Хоть скажите, мистер: кто вы? Что-то вроде частного сыщика?
— Я уже сказал — просто парень.
— Для просто парня ты задаешь слишком много вопросов.
Поскольку Стаки снова готов был нарваться на неприятности, пришлось объясниться.
— Я любопытен по природе, — для начала сказал я, но все же показал ему свое удостоверение. — Имя?
— Джон Барли.
— Это его настоящее имя?
— Какого черта я должен это знать?
— Он тебе показывал какие-нибудь документы?
Стаки чуть не рассмеялся.
— Видели бы вы его — сразу поняли бы: не тот это человек, что станет таскать с собой удостоверение личности.
Я кивнул. Достал бумажник и, отсчитав шесть десятидолларовых купюр, положил их на прилавок.
— Мне нужна квитанция, — обронил я.
Стаки быстро заполнил бланк кривыми печатными буквами, поставил печать и, помедлив, передал его мне.
— Как я вам уже говорил, не хочу неприятностей, — напоследок произнес он.
— Если вы сказали мне правду, таковых не будет. Стаки взял у меня из рук квитанцию, сложил ее пополам и положил в полиэтиленовый пакет вместе с ботинками.
— Надеюсь, вы поймете меня правильно, мистер, но, должен вам заметить, вы не дружелюбнее скорпиона.
— Вот как? — отпарировал я, забирая пакет с обувью. — Так вы здесь еще и дружбой торгуете?
— Нет, мистер. Уверяю вас, нет, — тон Стаки обрел твердость и решительность. — Однако советую вам никогда ее не покупать. Хоть бы это было и так, как вы говорите.
Глава 24
Уже стемнело, когда я отправился назад в Темную Лощину. Снег летел почти горизонтально вдоль дороги — к пещере Бивер и дальше, туда, где продуваемая ветром, обсаженная по краям деревьями узкая дорога вела в Темную Лощину. Казалось, соприкасаясь с фарами, снежинки вспыхивают и осыпаются маленькими искрами. Да и само небо словно разваливалось и падало на землю. По пути я пытался дозвониться Эйнджелу и Луису по сотовому, но безрезультатно. Как оказалось, они уже вернулись в отель. Когда я вернулся и Луис открыл мне дверь, на нем были черные брюки с острыми, как бритва, стрелками и кремовая сорочка. Я никогда не мог понять, как ему удается выглядеть таким франтом? Мои чистые рубашки смотрелись куда более мятыми, чем сорочки Луиса, лежавшие в грязном белье.
— Эйнджел принимает душ, — сообщил он, когда я прошел в их номер. На экране телевизора репортер мямлил что-то, стоя на лужайке перед Белым домом.
— Редкий случай.
— Да и бог с ним. Вот если бы стояло лето, к нему слетелись бы все мухи.
Конечно, это был явный перебор: Эйнджел только выглядел так, словно не в ладах с мылом и теплой водой, да к тому же казался обычно более помятым, чем окружающие люди. По правде говоря, он выглядел более помятым, чем кто-либо из тех, кого я знал, хотя и был необыкновенно чистоплотен.
— Есть какое-нибудь шевеление в доме Пайна?
— Никакого. Старик вышел было — и опять зашел. Мальчишка вышел — и снова зашел. Повторяемая в четвертый-пятый раз новость начинает устаревать. Никаких следов Билли Перде. Как, впрочем, и следов кого-нибудь еще.
— Думаешь, они знают, что вы здесь?
— Может быть. Но ничего не пытаются изменить. А у тебя что-нибудь новенькое есть?
Я показал ему выкупленные ботинки и рассказал о разговоре со Стаки. В это время из душа вышел завернутый в четыре полотенца Эйнджел.
— Черт побери, Эйнджел! — бурно отреагировал Луис. — Мать твою, ты прям как Махатма Ганди. Для чего тебе столько полотенец?
— Холодно, — заныл тот. — И я всю задницу отсидел в автомобиле.
— Твоя задница и с моим ботинком не сравнится. Мне ни одного полотенца не оставил! Если ты вытираешь насухо свой тощий белый зад и скоблишь его до блеска, сходи к хозяйке и попроси еще полотенец. И проверь, чтоб они были помягче. Я не собираюсь скрести себе спину наждачной бумагой.
Пока Эйнджел вытирался и одевался, как всегда тихо бормоча себе под нос, я подробно рассказал им обоим о своих разговорах с Рейчел, шерифом Тэннен и Эрикой Шнайдер и о том, что нового узнал о посещении Билли Перде приюта «Санта-Марта».
— Выходит, мы уже собрали кучу информации, но до сих пор не знаем, какой в ней смысл, — заметил Луис, когда я умолк.
— Кое в чем смысл просматривается, — сказал я.
— Думаешь, Калеб Кайл на самом деле существует? — спросил он.
— Но он же существовал, когда убивал свою мать! Когда, по всей вероятности, именно он расправился с еще одной местной девушкой спустя пару десятков лет. И потом, те девушки, которые погибли в шестьдесят пятом — разве они были убиты умственно неполноценным человеком? Расположение тел говорит о многом: о стремлении выказать свое презрение, шокировать — но это, на мой взгляд, еще и попытка имитировать действия безумца. Думаю, инсценировка служила тому, чтобы заставить людей думать, мол, только сумасшедший мог такое сотворить. А окровавленная одежда, подброшенная в дом Флетчера, дала им готового психа, которого они искали.
— Так куда же он делся?
Я тяжело опустился на одну из кроватей:
— Не знаю. Но предполагаю, что он ушел на север, в глушь.
— А почему он больше не убивал? — вмешался Эйнджел.
— Этого я тоже пока не понимаю. Может, Калеб и убивал, но не оставлял следов. Мне известно, что в отрогах Аппалачей были убиты экскурсанты; слышал я и о других пропавших и до сего времени не найденных людях. Поневоле начинаешь размышлять: вот если бы они не бросили поиск, надеясь на то, что произошел несчастный случай, то столкнулись бы с чем-то куда более ужасным, чем могли вообразить... Могло быть и так: Калеб убивал еще до того, как появился в Мэне, но никто не приписал ему этих убийств, — продолжал я. — Рейчел решила, что у него, возможно, наступил период покоя, однако недавние события подтолкнули его к действиям.