Женщина отпускает ее предплечья, и Гермионе едва удается устоять на ногах.
— Помогу тебе, — просто произносит она. — Вижу, что человек ты хороший, только плохое с тобой приключилось. Права я? — заглядывает она ей в глаза.
Гермиона морщится от боли.
— Сколько? — задает она встречный вопрос.
— Потом договоримся, если второй раз захочешь прийти, — берет женщина Гермиону за запястье и тянет за собой. — Идем. Имя мое — Джуди.
Джуди уводит Гермиону в дальнюю подсобку какими-то тайными коридорами, усаживает ее на высокий стул и протягивает плотный трикотажный жгут.
— Что это? — поднимает взгляд Гермиона, принимая в руки странный предмет.
— Зубами стиснешь, — моет руки Джуди, — чтобы язык или губу себе не прокусить, — тянется она за полотенцем. — Всякое бывает.
Гермиона сглатывает и молча наблюдает за тем, как Джуди направляется к ней, разминая руки; сжимая и разжимая пальцы.
— И чтобы не слышно было криков, — добавляет женщина своим старческим голосом. — Будет больно, врать не стану. Но и прекращать не собираюсь, пока тебе легче не станет, так что будь готова, — смотрит она на Гермиону. — Спасибо еще скажешь.
Целительница сказала правду. Не солгала ни о чем.
Было больно. Так страшно, безумно больно, что разрывалось от пульса сердце. Так, что немели ноги, сводило суставы, а из глаз брызгали слезы. Когда Джуди заканчивает, у Гермионы трясутся колени, зуб на зуб не попадает, челюсть дрожит.
В зубах она больше не может сжимать жгут. Он мокрой тушей падает ей на колени. Ниточка слюны зацепляется за уголок рта и тянется вниз. Гермиона изломляет губы в плаксивом оскале.
— Ну, тише, душенька, — вытерев о полотенце дрожащие руки, произносит Джуди, — еще немного осталось.
Когда Джуди просит ее приподнять руки, чтобы ей было удобнее затянуть на ее грудной клетке эластичный бинт, просьба кажется почти нереальной, но она использует свои резервные запасы адреналина и делает это.
Гермиона после этого почти ничего не помнит. От боли стираются воспоминания. Однако, проснувшись утром, она понимает, что Джуди права. Ей становится легче. Легче дышать, ходить, говорить, спать и просто жить.
Джуди совсем не удивляется, когда видит Гермиону через два дня в Мунго, и та просит ее о курсе таких практик, потому что никто больше не в силах ей помочь, кроме нее. Джуди соглашается, а цену за свои услуги ставит такую смехотворную, что Гермиона, не задумываясь, сама увеличивает стоимость каждого сеанса в два раза.
Джуди буквально спасает ее здоровье, а этому цену вообще сложно назначить.
Живет она в бедном квартале Магической Британии, и Гермионе приходится добираться туда на машине, потому что нет другого выхода. Девушка всегда берет с собой пакет с продуктами и пару игрушек, потому что соседка целительницы — многодетная, ветреная мать, чады которой болтаются по улице сутками напролет и живут впроголодь, не представляя, как пользоваться магией.
После сеансов Джуди Гермиона забывает на пару дней, как плакать. От нестерпимой боли порог выносливости у девушки повышается. Однако так даже лучше. С затянутой в эластичные бинты грудной клеткой и сухими глазами она чувствует себя лучше.
После трех недель сеансов становится легче. Намного легче. Однако только физически.
От инстинкта никуда не спрячешься. Его не уберешь в ящик, чтобы не попадался на глаза. Его не сцедишь, чтобы было не больно, и можно было спать на животе дальше. Его не запьешь снотворным. Его не заглушишь работой.
Гермиону он просто захлестывает.
Она обращает внимание на звуки, на запахи, на движения. Она замечает их всюду, хотя раньше редко когда обращает такое пристальное внимание на маленьких людей. В очереди за кофе с утра молодая ведьма перед ней держит свое сонное чадо на руках.
Гермиона не может контролировать собственные порывы, сердце бешено бьется в груди. Хочется взять его с рук этой женщины, прижать к себе, беречь его сон или защитить от пули, если придется.
В магазинах и лавках в глаза бросается совсем не то, что нужно. Иногда Гермиона только возле кассира замечает, что накидывает в корзину. Приходится извиняться десятки, а то и сотни раз, раскладывать все по местам и брать только то, что изначально планировала, когда шла за покупками.
В мыслях Гермионы такой кавардак, что разобраться не получается совершенно. У нее столько мыслей, столько разных, совершенно не похожих друг на друга мыслей, что это почти пугает.
Ей все труднее сосредотачиваться на работе, пусть она и старается доказать и себе, и своему коллеге, что это не так. Однажды он всё-таки замечает. Давно пора.
— Гермиона?
Приятный низкий голос звучит в той же тональности, как и всегда. Девушка поднимает взгляд, отрывая перо от пергамента, и наблюдает за тем, как он выходит из своего кабинета, опустив руки в карманы брюк.
— Да, Итан? — обмакнув перо, отзывается она. — Что-то срочное? Я работаю, — снова склоняется она над пергаментом.
Итан вздыхает.
— Ты уже час почти так сидишь, — решает не томить ее мужчина, — даже кляксы на пергаменте, я же не слепой.
Гермиона медленно выпрямляет спину, опускает перо обратно в чернильницу и кладет основания ладоней на закрытые веки.
— Ох, Итан, прости, — выдыхает она, покачав головой; она злится на себя. — Совсем расслабилась, безответственно с моей стороны.
Мужчина чертит носком ботинка линию на ковре, после чего проводит пятерней по коротким волосам.
— Пора в отпуск, Гермиона, — решается он.
Девушка отрывает ладони от век и тут же хмурит брови.
— Забини, шутишь? — фыркает она.
Итан Забини никогда не шутит.
Он не шутит, когда женится на матери Блейза, очарованный ею до кончиков пальцев. Он не шутит, когда говорит ей, что не боится быть ее восьмым мужем. Он не шутит, когда заверяет ее, что ему плевать на то, что все ее бывшие мужья находятся на том свете.
И не шутит, когда говорит, что возьмет ее фамилию, потому что она ему нравится больше своей.
Откровенно говоря, — Блейз даже шутит об этом с Гермионой как-то за обедом, когда наведывается к отчиму в офис, — Итан живет намного дольше его предыдущих отчимов, да и мать, имея за собой статус «черной вдовы», отмечает, что Итан ей даже немного нравится.
Блейз зовет его своим отцом, потому что не имеет ничего против него. Мужчина он отличный, матерью его восхищается до Луны и обратно, делает ее счастливой. Что еще нужно для счастья?
Так что Итан за свои слова определенно умеет отвечать.
— Можешь не говорить мне, что ты в порядке, и что у тебя все здорово, — серьезно произносит он. — Я сделаю вид, что верю тебе, договорились? Но в отпуск ты уходишь, — повторяет мужчина. — На неопределенный срок, — добавляет он.
— А как же закрытие квартала? — словно не слышит его девушка. — Ты сам будешь все тянуть на себе? Извини, конечно, но мы с тобой партнеры уже шесть лет, и я точно знаю, что…
— Вызову Блейза на месяц или другой, — не дает ей закончить тираду Итан.
Гермиона фыркает, скрещивая руки на груди и откидываясь на спинку стула.
— Немыслимо, — качает она головой.
— Так будет лучше, — уже собирается он в сторону своего кабинета, — и мы оба это знаем.
Забини берет со стула сумку Гермионы и кладет ее перед ней на стол.
— Отпуск начинается с этой самой секунды. Вперед, золотая девушка, топ-топ.
Спорить бессмысленно.
Гермиона хочет сказать свое последнее слово, но так некстати раздается трель телефонного звонка, и Итан тут же вливается в работу. Ей ничего не остается, кроме как встать с места, взять свою сумку и, кивком попрощавшись с мужчиной, покинуть свой офис.
Она берет себе кофе, идет дальней дорогой, не фыркает от очередного отвратительного перемещения из Министерства, заводит машину и намеренно едет не быстрее двадцати миль в час даже за чертой города, но домой все равно добирается быстро.
Это даже немного раздражает.
Когда мы ценим время, оно утекает сквозь пальцы. Когда нам на него плевать, оно тянется просто бесконечно.