Запах краски очень резкий.
— Любовь моя, — выдыхает он, опустив палочку, — что ты здесь делаешь?
Гермиона оборачивается, но не вздрагивает, словно только и ждет, что Северус войдет. Вместо этого она вынимает ложку изо рта и хмурит брови, указывая на свою работу.
— Цвет не выходит, — жалуется она. — Я хочу, чтобы стул был цвета пасты, он подходит к полкам!
Северус бросает взгляд на стеллаж.
— Полки темно-ореховые, Гермиона, — замечает он.
— Я их тоже покрашу в цвет арахисовой пасты, он светлее, будет визуальное расширение пространства, — без запинки произносит она. — Но у меня не получается смешать цвета, как следует! Получается холодный оттенок, мне нужен теплее!
С каждой последующей фразой голос ее становится все выше и звонче, а это означает только одно: слез не миновать. Северус вздыхает и подходит к Гермионе, присаживаясь к ней на корточки.
— Давай пойдем спать, здесь сильно пахнет краской. С утра вместе продолжим, — предлагает Северус.
Гермиона вздергивает подбородок и хмурит брови.
— Но я хочу сейчас, — настаивает она. — Этот цвет… Он… — захлебывается она словами. — Это важно, ты что, не понимаешь?!
Не понимаю, конечно, что за вопросы такие. Мужчина старается говорить спокойно.
— Гермиона, три часа ночи…
Девушка фыркает.
— Тебе плевать, это понятно, — сурово произносит она. — На цвета плевать, на перестановку, — она молчит пару секунд, — на меня тоже, как я понимаю, — дрожит ее голос.
О, Мерлин.
Северус тяжело вздыхает и садится рядом с ней, скрестив перед собой ноги. Спорить с ней бессмысленно, особенно после полуночи. У нее открывается какая-то дверь в сознании после двенадцати, так что доказывать что-то не получится.
Они уже ездили среди ночи ходить по холодному песку на побережье, хотя оно в пятидесяти милях от поместья, потому что, Северус, я хочу зарыть пальцы ног в холодный песок, так нужно.
И выбирали новую черепицу для крыши дома — Мерлин, черепицу! — потому что, Северус, крыша над головой — это не шутки и не метафора, это факт!
— Любовь моя, цвет арахисовой пасты очень важен, — начинает он, — думаю, тебе не удается получить нужный оттенок, потому что не хватает дневного света.
Он делает паузу, наблюдает за тем, как она активно начинает думать, нахмурив брови, пусть и не смотрит все еще на него. Слезы-то бегут по щекам, остановить их у нее пока не получается.
— Дневного? — вздернув подбородок, продолжает смотреть она в темное окно и старается незаметно шмыгнуть носом.
— Конечно, — мягко кивает он. — Я подберу нужный оттенок вместе с тобой с самого утра, а если не получится достичь желаемого, отправлюсь в лавку в Косом и принесу тебе столько пробников, сколько пожелаешь, — заверяет он.
Гермиона с дрожью вздыхает и оборачивается. Глаза заплаканные, нос краснеет, щеки все мокрые, но она все равно такая невозможно красивая, что сердце биться быстрее начинает от бешеной любви к ней.
— Правда? — сдвинув брови, негромко спрашивает она.
Северус наклоняется и, обхватив ее лицо ладонями, мягко целует в лоб и кончик носа.
— Разумеется, правда, — кивает он.
— Ты сделаешь это для меня? Даже в разгар рабочего дня во вторник? — интересуется она.
Северус мысленно чертыхается, потому что… О, Мерлин, работу ведь никто не отменял! Однако сейчас это последнее, что его интересует. Он отправит в Министерство сову с утра пораньше и прямым текстом напишет вышестоящему, что отсутствует по причине того, что «Арахисовый цвет для стульчика фортепиано — это важно».
И пусть его начальник понимает это так, как захочет.
— Даже в разгар рабочего дня во вторник, — обещает он. — Но при условии, что мы идем спать прямо сейчас.
Гермиона взвешивает все варианты, активно соображая. Северус поражается переменам в ее настроении и цепочкам мыслей. За нее будто двое думают, без шуток. Девушка вздыхает и смотрит на мужа.
— Арахисовую пасту с собой возьму, — она даже не спрашивает, просто ставит в известность, — с ней спится лучше.
Зачерпнув ложку из банки, Гермиона кладет ее в рот и протягивает руки Северусу. Он помогает ей встать, мягко целует в макушку и перед выходом взмахивает палочкой, открывая окно.
Проветрить комнату крайне необходимо.
Про ссору Гермиона забывает моментально, а ложку с пастой оставляет где-то по пути в комнату. Той ночью она даже решает не использовать свою подушку, и Северус улыбается, глядя в потолок, потому что сам спит плохо, но бережет сон Гермионы, поглаживая ее по спине и чувствуя аромат арахисовой пасты, пока жена крепко спит, забавно уткнувшись аккуратным носом ему в плечо.
Как бы то ни было, за семь месяцев поместье начинает играть новыми красками, всюду пахнет свежестью, жизнью и грядущими переменами.
— Принести что-нибудь? — спрашивает Северус, когда помогает ей сесть поудобнее на заднем дворе.
— Попить что-нибудь кислое, — подняв голову, отвечает она.
Северус кивает и оставляет на виске Гермионы теплый поцелуй.
— Сейчас принесу.
Гермиона дожидается, пока Северус скрывается в доме, и только тогда позволяет себе с дрожью выдохнуть и зажмуриться. Она опускает ладони на внушительного размера живот и старается дышать ровнее.
— Ну же, кроха, — просит она, — ты делаешь маме больно, полегче…
Продолжая что-то мурлыкать себе под нос, Гермиона замечает, что спазм постепенно отпускает. Дышать становится легче, а ноги больше не сводит. Она облегченно выдыхает и двумя быстрыми движениями стирает брызнувшие из глаз слезы.
В последнюю неделю спазмы становятся чаще, и она уже решает для себя завтра же съездить в Мунго, когда Северус уйдет на работу. Просто сегодня они ждут гостя, вот и всё.
Середина апреля стоит теплой, земля начинает прогреваться с каждым днем все сильнее, птиц становится все больше. В воздухе пахнет цветениями.
— Добавил мяты, как ты любишь, — садится в соседнее кресло Северус и протягивает Гермионе стакан.
— Спасибо, — благодарит она с улыбкой, принимая напиток.
Они сидят в приятной тишине какое-то время, после чего Гермиона крутит щиколоткой, чувствуя, как снова немного немеют пальцы. Северус замечает это сразу. Он без слов встает со своего места, пересаживается на край глубокого плетеного кресла Гермионы и кладет ее ноги себе на колени.
Гермиона улыбается, поглядывая на Северуса. Если бы ей сказали тринадцать лет назад, что Северус Снейп будет разминать ее отекшие лодыжки в то время, пока она носит под сердцем их общего ребенка, она бы знатно посмеялась в голос.
— Восстановим кровообращение, — начинает разминать он ее правую ступню по заученной, специальной методике.
Северус действительно интересуется этой областью медицины и даже посещает несколько лекций, потому что хочет создать Гермионе максимально комфортную зону, если это в его силах.
Гермиона хихикает.
— Щекотно, — забавно морщит она нос, и Северус старается эту точку на ступне больше не задевать.
В кроне тополя в очередной раз верещат птицы и следом звучит какой-то отрывистый звук, похожий на приглушенный крик банши. Северус оборачивается и чуть хмурит брови из-за солнца, глядя в угол участка.
— Много существ развелось в этой части Британии, не только птиц, — замечает он. — Травить надо.
— Брось, не стоит, — тут же реагирует Гермиона, — они чудно поют. Заметила недавно кого-то новенького. Маленькая такая птица, — пытается что-то изобразить руками девушка, — с голубым оперением. Таскает ветки наверх. Гнездуется, наверное, — предполагает она.
— С голубым, говоришь? — в задумчивости сминается линия губ Северуса. — Может, болтрушайка?
— Как? — не понимает Гермиона, нахмурив брови.
Северус оборачивается к супруге и берет в ладони ее левую ступню, продолжая массажные, неторопливые движения.
— Болтрушайка, — повторив, кивает он. — Такая синяя, крапчатая птица. Ее оперение крайне редкое, оно используется для создания сыворотки правды и зелий для памяти, — он недолго молчит. — Очень ценный ингредиент на рынке.