Причитавшееся ему в жизни счастье Шильф истратил за первые десятилетия и теперь существует на текущий счет. Он давно уже не думает, что смерть для человека — самое худшее, что может случиться. К тому же рассуждения Себастьяна о длительной экспозиции раз и навсегда избавили его от головокружения на краю конечной бездны. Уже за одно это он в вечном долгу перед Себастьяном. Шильф без страха может думать о том, как его сознание безболезненно погрузится в ту пену информации и трансформации, из которой оно однажды возникло и в которую на всем протяжении жизни стремилось вернуться в поисках истины. Его даже не страшит уже знание, что придется оставить после себя малосимпатичный кусок материи, такой же жесткой и безобразной, как вынутый из глубокой заморозки Даббелинг. Машина по переработке отходов, называемая природой, гарантированно позаботится о том, чтобы зря ничего не пропало. Независимо от того, где его закопают, сожгут или предадут морской пучине, всюду найдется достаточно растений и животных, чтобы использовать для пропитания тот углерод, который в данный момент стоит еще в виде человека возле окна, сплетая из клубящегося дыма философские фантазии о вечных вопросах. Они сделают из него что-нибудь красивое: вьющуюся лозу, цветы или пестрое оперение. Все, что еще позавчера представлялось ему хаотическим нагромождением неразрешимых проблем, превратилось в ясную, веками проверенную партитуру. Вот только закончить еще одно дело, и можно уйти.
Под окном пробегает одинокий пес.
— А чем, кстати, кончилось дело для Убийцы из машины времени? — спрашивает за спиной Шильфа голос из темноты.
Комиссар оборачивается. На диване все осталось как было. Себастьян не выдает ни одним движением, что не спит и находится в полном сознании.
— Пожизненным.
Улыбаясь, он затягивается сигариллой. Ему приятно от сознания, что этот человек находится в его квартире, запеленатый в одеяло, под которым внутри, должно быть, светло. Он видит перед собой Себастьяна — как тот у себя в кабинете размышляет о сущности времени, в руке у него заточенный карандаш, на голове шапка из солнечного света. Из детской ему слышно, как бормочет за игрой Лиам, а из гостиной доносится громкое шуршание, когда Майка переворачивает страницу каталога живописных работ. Эти картины, так он надеется, равным образом принадлежат прошлому и будущему Воспоминания, которые можно унести с собой.
В нескольких кварталах от дома пес, закончив ночную прогулку, сворачивается на коврике под дверью своего хозяина и вообще ни о чем не думает. Он даже не размышляет о сущности времени, которое значит для него так же мало, как и разница между «здесь» и «не здесь». Нечто такое, что он регулирует сам, открывая и закрывая глаза.
— Его осудили, — спрашивает Себастьян, — несмотря на то, что он считал, что проводит физический эксперимент?
— Его наказали не за его убеждения, а за его методы.
— Если ваш план сработает, что тогда будет с Оскаром?
— Он пожертвует часть своей жизни, чтобы вернуть вам часть вашей.
Пес приоткрывает глаза и находит все на своих местах. Ботинки хозяина тут, рядом, а от коврика, на котором он лежит, чудесно пахнет им самим.
— Вы понимаете, — спрашивает Себастьян, — что меня невозможно снова превратить в меня самого?
— Да, — отвечает Шильф. — Но если мы не попытаемся это сделать, вы однажды станете таким, как я.
— Как комиссар криминальной полиции? — Себастьян смеется. — Это я-то, убийца?
Первый гаупткомиссар полиции приподнимает бровь. Он гасит сигариллу и выбрасывает окурок в окно:
— Если Оскар даст признание, у вас будет хороший шанс получить оправдательный приговор.
— Жизнь за решеткой представляется мне в настоящий момент даже завидной.
— Вы не знаете, о чем говорите.
— Комиссар Скура сказала, что Оскара узнали в Гвиггене. Вы же можете изобличить его традиционным способом.
— Даже странно, что такой человек, как вы, вдруг так непонятлив.
— Я — однобокий специалист.
На этот раз оба смеются вместе. Себастьян зашевелился в своем одеяле. Комиссар тотчас же снова становится серьезным.
— Самое страшное, — говорит он, — всегда бывает потом. Оно начинается, когда люди думают, что самое худшее уже позади.