Треньканье звонка чуть не сбило его с ног. Он не расслышал, как сзади его нагнал велосипедист. Он едва успел отскочить в сторону, когда мимо промелькнуло что-то желтое. В конце поворота велосипед выпрямляется, велосипедист, склонив голову, жмет на педали. Оскар чуть не закричал. В следующий миг велосипед достиг леса. На дороге что-то взрывается. Вихрь металлических обломков блеснул на солнце, со звоном и грохотом во все стороны разлетаются гайки и штанги. Еще миг — и все стихло. Настоящая мертвая тишина.
Кожаные подошвы Оскара не приспособлены для бега по асфальту. Он скользит, спотыкается, в последний момент успевает пригнуться под натянутый трос и, раскатившись, наконец кое-как останавливается. Высоко поднимая ноги, он осторожно перешагивает через обломки велосипеда. Впереди лежит человек в желтом трико, корпус скрыт в придорожных кустах, ноги вытянулись на дорогу. Оскар застыл и глядит, не в силах сделать следующий шаг, в голове — ни единой мысли. Выразительный внутренний монолог, с детства сопровождавший его во всех жизненных обстоятельствах, сменился немым молчанием. Поразительно, как громко поют птицы!
Движение у себя за спиной Оскар скорее почувствовал, чем услышал. С усилием оторвавшись от созерцания лежащего тела, он оборачивается назад. Слева от металлического троса неподвижно, как манекен, стоит первый гаупткомиссар криминальной полиции. Справа — женщина в платье с рисунком в цветочек.
Два стража у демонических врат.
Женщина держит за чуб мужчину, который весь состоит только из лица и шеи. Глаза широко раскрыты и бесстыдно таращатся на Оскара. Женщина приходит в движение. Кажется, она собирается вручить ему отрезанную голову, как Саломея, только без серебряного блюда. На середине дороги она останавливается и ставит голову наземь. Та опрокидывается набок, катится к Оскару и, завертевшись волчком на собственных позвонках, замирает перед ним. Оскар не сразу сообразил, что надо перевести дух. После двух вдохов головокружение немного проходит.
— Я понял.
Он хочет скрестить на груди руки, но они тяжело повисли, и поднять их нет сил.
— Себастьян! — зовет он, а затем, так как в этой стоящей статуе не происходит ни малейшего движения, заканчивает уже тише: — Не ты был великим мастером doublethink’a. К сожалению, им был я.
Если бы у него была сабля, он бы сейчас сложил ее наземь рукояткой вперед.
8
Он предвидел приступ, поэтому удар, нанесенный птичьим яйцом, не сразу валит его с ног. Свист в ушах, где бы они там ни находились. Укол подо лбом, куда бы он там ни делся. И в завершение — рывок, разделяющий мозг пополам, кто бы там им сейчас ни пользовался. Надвое расщепляющий все тело комиссара. У тебя же всего вдвойне — две ноги, две руки, два глаза, две ноздри, поэтому ничего не стоит сделать из тебя двух человек!
В первые секунды это не больно. Обеими руками Шильф подпирает голову, в которой кипит отчаянный бой. Что-то рвется на волю из темницы, в которой оно росло слишком долго. Острый клюв толкается в скорлупу. В такт толчкам — мелькание черных точек перед глазами. Глаза у него вообще уже непригодны для пользования, вследствие чего ему не видно, кинулись ли Себастьян и Оскар друг другу в объятия. Поднимается ли в гору, ведя за руль велосипед, Шнурпфейль, чтобы стать рядом с Ритой Скурой. Зато он видит струю водомета, взлетающую на неимоверную высоту. В туче мельчайших брызг стоит дробящаяся радуга. Мальчик с влажными от водяной пены волосами, смеясь, простирает руки к небу. Когда он оборачивается лицом, оно оказывается лицом и Лиама, и другого ребенка. Мой сын, думает комиссар. Эти, говорит мальчик, показывая на свои часы, эти все врут. Светловолосая женщина с улыбкой смотрит вниз на мальчика. Затем поднимает взгляд на комиссара. Посмотрим, там будет видно, говорит она.
Под кожей у Шильфа пробегает дрожь. Зубы стучат так, словно сами себя хотят перемолоть в порошок. Ища опору, он всеми десятью пальцами вцепляется себе в волосы. Наконец боль одолевает, и у него подкашиваются ноги. Скорлупа разбивается.