До города мы доехали на попутном грузовике. Взяли шампанского, добрались до моего дома и только на лестнице сообразили, что идти следовало к Белоконю — моя квартира пуста, как Луна. Или «филантропы» оказались настолько благородными, что вернули мои старые пожитки?
Первой в квартиру вошла Жанна — и ахнула, обернувшись к нам. Я обмер, как и тогда, в первый день. Все, что подарили «филантропы», стояло на своих местах, будто мы и не уносили ничего, будто и не жгли. И понятно теперь, что бесполезно уносить и сжигать еще раз — что бы я ни сделал с данайскими дарами, они возродятся, как Феникс из пепла и займут прежние места. Как неразменный грош у Ска-бле — его не потерять и не потратить, все равно вернется в карман…
Оказывается, я недооценил «филантропов». Они и не думали отступать, они были упорными, как всякий экспериментатор.
Признаться, мне стало чуточку страшно, потому что вся дальнейшая жизнь должна была стать схваткой во всеми этими роскошными вещами, которые только притворялись безобидными. И теперь предстоит все время помнить, что где-то далеко, за миллионы километров отсюда следят и ждут, наблюдают чужие глаза, и нельзя проявить в словах и поступках даже секундной слабости — кто знает, как она будет истолкована там, в космосе?
На Руси всегда умели поговорить по душам с незваными гостями. Мне было страшно, но отступать я не собирался.
Докуренная до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я с наслаждением раздавил ее на полированной крышке стола…
С. Смирнов
ГНИЛОЙ ХУТОР
С. Смирнов. Гнилой Хутор.
Авторский сб. «Память до востребования»,
приложение к журналу «Молодая гвардия», 1987
Шутка ли, пропал институт!
Без году десятилетие стоял на окраине города крепкий железобетонный корпус, обнесенный столь же крепкой железобетонной оградой — и вдруг в одночасье не стало ни корпуса, ни ограды… Остался только вахтерский стол и сам дежурный вахтер, в испуге долго озиравший заросли густого бурьяна, что раскинулись вокруг на месте только что процветавшей научной организации… Множество комиссий и экспертиз разгадывали тайну исчезновения, но одна за другой терпели фиаско.
Институт был обыкновенный: научно-исследовательский. Название он имел тоже вполне обыкновенное: НИИФЗЕП, научно-исследовательский институт физиологии земноводных и пресмыкающихся. Почему бы в самом деле не интересоваться ученым физиологией пресмыкающихся? Ведь знание — сила… Особенно удивляет, как мог исчезнуть институт в разгар своих успехов: в последний год своего существования он выпустил работ вдвое больше, чем за все предшествующие годы…
Научные сотрудники НИИФЗЕПа, старшие, младшие, лаборанты, завлабы, тоже казались вполне обычными людьми. Они ставили опыты над бессловесными тварями, земноводными и пресмыкающимися, устраивали чаепития и сдавали разные отчеты.
В последний год они были деятельны как никогда: защиты диссертаций происходили в институте едва ли не ежедневно.
Место, где стоял НИИФЗЕП, не отличалось аномальной активностью: в небе над ним никогда не исчезали самолеты, смерчей и землетрясений здесь не случалось. Однако факт остается фактом: здание НИИФЗЕПа пропало на глазах у двух сотен сотрудников, оставшихся целыми и невредимыми…
Несколько лет спустя двое очевидцев, знавших истинную подоплеку события, открылись автору этих строк.
— Наверно, кроме нас, еще кто-нибудь знает правду, — предположила бывшая лаборантка института Марина Ермакова. — Но рассказать… разве поверят?
— Все началось с того, — начал свои «показания» бывший аспирант НИИФЗЕПа Николай Окурошев, — что старший научный сотрудник нашей лаборатории Хоружий, придя утром на работу, обнаружил на своем столе готовый отчет. Он должен был уже давно написать его и сдать, но все тянул…
I
Борис Матвеевич Хоружий, старший научный сотрудник пятидесяти трех лет от роду, был рьяным садоводом. Настраиваясь на трудовой лад, он начинал свой рабочий день с подшивки журнала «Приусадебное хозяйство».
Однажды, придя поутру в институт, он увидел на своем столе, рядом с подшивкой, готовый отчет… Он так растерялся, что сунул в зубы не тот палец и нечаянно отгрыз длинный холеный ноготь мизинца. Испугавшись, что за ним подсматривают, он судорожно обернулся на плотно закрытую дверь и, почувствовав слабость в ногах, боком опустился в кресло.
Несколько минут он просидел в полном недоумении и, наконец опомнившись, нервно и протяжно зевнул.