— Плохое место, — кончил старик со вздохом. — Уходили бы вы отсюда.
Расстались. Старик побрел дальше по дороге.
Николай с Мариной вернулись в сарай — и очутились в коридоре института.
— Что это было, Коля? — растерянно пробормотала Марина.
— Связь времен… — словно бы в полусне ответил Николай. — Если мы сейчас откроем соседнюю дверь…
Чутье не обмануло его: зайдя в соседнюю комнату, он оказался на краю старого пожарища, начавшего зарастать бурьяном. Здесь тоже был день, и не трудно было найти человека, который мог рассказать о дальнейшей судьбе Гнилого Хутора.
— Да лет полтораста не селился тут никто, — сказала женщина, повстречавшаяся на околице. — Старики говорили: гнилое место. А перед самой империалистической пришли чужие…
И снова не стали жить хуторяне крестьянским трудом. Сидели они по домам и занимались какими-то таинственными хлопотами. Иногда незнакомые хмурые мужики подводили к хутору обозы и сгружали в амбары наглухо запечатанные тюки… Наконец правда всплыла ж наружу. Странным ремеслом жили хуторяне: делали расписные коробки для «поддельных» сигар. На вид и вкус те сигары вовсе не казались поддельными, так их называли сами хуторяне. Где-то, в другой деревне, втайне искусно готовили капустный лист, крутили из него сигары и перевозили товар на Гнилой Хутор. Здесь клеили коробки, раскладывали по ним товар и переправляли дальше, в Москву, самым известным табачным торговцам, которые выдавали тайный российский продукт за привозной, заморский.
В Старино хуторян не уважали, но частенько приходили к ним с поклоном: хуторяне наладили у себя самогонное дело. Сивуху они гнали жестокую и дешевую, так что покупателей всегда хватало.
В восемнадцатом опустела деревня Старино. Кто-то утек к Деникину, многих убедили в правоте новой власти красные комиссары, увели за собой. Гнилой Хутор и тут показал шалопутный свой нрав: жители его оказались среди мародерского отребья, у зеленых. Собрал тот мародерский отряд в сотню сабель явившийся из столицы студент-анархист Сташинский. Недолго погуляло его воинство по губернии, пропало вскоре — и прошли слухи, что отряд Сташинского не то порублен был в лесу в ночном бою белоказаками, не то в чистом поле среди бела дня расстрелян пулеметчиками с трех красных тачанок…
— Вот и вся история, — подвел итог Николай, вернувшись к Марине и закрыв за собой дверь комнаты Бориса Матвеевича Хоружего.
Он отпер кабинет Верходеевой и заглянул внутрь. Там никаких чудес не произошло: стол начальницы с двумя телефонами и декоративной вазочкой не уступил места заросшей крапивою пустоши…
— Все сходится, — едва ли не с радостью в голове произнес Николай. — Минуло еще полвека и Гнилым Хутором стал НИИФЗЕП… Топор, намагниченный разбоем… Вот и земля… тоже намагнитилась. Понимаешь?
Марина хмуро посмотрела на Николая.
— Восемьсот лет сюда одних тунеядцев тянуло, что ж непонятного? Зарядилась земля… человеческой нечистой силой.
— Выходит, не виновны все вы — Хоружий, Твертынина, ты вот… — тихо проговорила Марина. — Раз гнилое место, раз намагнитилось тут все тунеядством и подлостью за восемьсот лет, значит что же, вы все — чистенькие… наивные… без вины виноватые?.. Затянуло в водоворот — ничего не поделаешь… Не устояли бедные против гипноза?..
Николай оторопел:
— А я что, оправдываюсь? Кто не без греха? Нашлась слабина в душе — вот и поймали… А может ты знаешь, как теперь справиться со «щучьим велением»?
— Не надо было подачки хватать…
— А вот вас-то, которые хоть не хватали… но помалкивали— вас-то что так мало оказалось?
Помолчали, невесело глядя друг на друга.
— Того бы старика спросить, — пришла к Николаю мысль. — Глаза у него… будто все понимал. Может, он знает… противоядие? Только бы пустили нас…