— Письма привез, Панчуга?
Панчуга — уаловская транскрипция пьянчуги. Так прозвали Виктора за отечное лицо, последствие частых перегрузок, — обычная история среди патрульщиков.
Он возил им письма, инструменты, приборы, одежду, посуду — любая мелочь с Земли ценилась здесь крайне высоко. Он удивился однажды, увидев помазок, сделанный из куска дерева и двух десятков щетинок местной свиньи. Сложнейший сельскохозяйственный агрегат ничего здесь не стоил по сравнению с обыкновенной лопатой, потому что лопату, если она сломается, можно починить, а его нельзя. Некому.
Он вспомнит, как встретила его в тот день Паула, как пришла одной из последних, как смотрела с уже привычной угрюмостью, как напряженно помахала ему рукой.
(Когда-то, во время пустякового разговора, он сказал ей:
— Я знаю про тебя все, я полностью тебя понимаю.
— Тогда скажи, о чем я сейчас думаю?
Тут не только вызов был, он понял потом, — она надеялась, что он угадает, может быть, больше всего на свете ждала, что угадает.
Он и угадывать не стал. Отшутился).
И вспомнит отчаянное чувство вины перед ней, и злость свою на нее, злость за то, что когда-то поддался на ее уговоры и согласился осесть на Уале, перечеркнуть все свои планы, полностью сломать жизнь, но потом ни минуты об этом серьезно не думал, все оттягивал — как-нибудь обойдется. А Паула все понимала и молчала про это, только поугрюмела и перестала говорить про любовь — делай что хочешь, мне все равно.
— Оставайся, буду твоей женой. Нам мужчины нужны. Потомство. Свежая кровь.
Вот что она ему говорила. Свежая кровь.
Он всегда считал, что любит ее. Ни до, ни после ничего подобного не случалось. Значит, любовь. Но эта любовь была тягостна, унизительна как болезнь. Пробивать вечное равнодушие, выпрашивать ласковые слова, чуть не в ногах валяться… плюнуть с горечью, все на свете проклясть, отвернуться, но для того только, чтобы она удержала его своим бесцветным «не уходи», и остаться, надеясь неизвестно на что.
Виктор вспомнит, как спускались они в тот день к поселку, как отстали от остальных, он обнял ее за плечи, а она не оттолкнула его, но, конечно, и не прижалась. Она еще ничего не знала, только удивлялась, почему не приехал Зураб, а он не решался сказать правду и болтал какую-то чепуху.
Темно-синее небо, красные блики на облаках, пыльные спины впереди, верхний ветер, тревога…
В этой истории для Виктора останется много неясного, такого, чего он уже никогда не узнает и не поймет.
Он часто будет вспоминать Омара, который приходился Косматому первым врагом. Виктор не любил Омара, да его и никто особенно не любил, к нему просто тянуло всех, какая-то особенная энергия, доходящая до мудрости честность. Хотя особенно умным Омара трудно было назвать.
В конце концов Виктор так нарисует себе Омара: ярко выраженный азиат, с влажными, черными, «догматическими» глазами и жестким подбородком. Один из немногих бончарцев бреет бороду. Бывал в переделках, но лез на рожон аккуратно и всегда побеждал. Вспыльчив, но вспыльчивость его кажется немного преувеличенной, он словно подыгрывает себе. Его боятся больше, чем Косматого, он — совесть, он — сила.
Он из тех, которых звали грубым словом «космо-ломы». У них непонятно, то ли они не приняли Землю, то ли она их отвергла. Этакие бродяги, благородные парни с невероятно путанной философией, с непредсказуемыми поступками и обязательно с трагической судьбой. В общем, полный набор. Именно поэтому Виктор его избегал, хотя и тянуло к нему страшно.
Одно время считали даже, что «космолом» это не социальная бирка, а психическая болезнь.
Омар появился среди бончарцев за восемь лет до Инцидента и неожиданно для себя нашел свое призвание в ночной охоте. Он был бы полностью счастлив здесь, если бы не Косматый со своей диктатурой, хотя, может быть, именно из-за этого и счастлив. Что бы Косматый ни предложил, все Омар встречал в штыки. Косматый ненавидел Омара, но терпел. Он говорил всем, что такой человек просто необходим, чтобы и в самом деле не получилась диктатура. Как будто это может ей помешать. Как будто кто-нибудь мог сказать, что Косматый боится Омара.
А в тот день, в тот час, когда Виктор с инспектором садились на батутное поле рядом с Бончаркой, Омар готовился к дальней охоте. Он сидел на корточках перед костром, напротив в той же позе сидел Хозяин. В Норе почти никого не было, даже древние старики повыползали наружу, только из женской залы доносились визгливые пулеметные очереди слов, да вертелся рядом голубокожий помесенок Дынкэ. Он то и дело, как бы невзначай, бочком, подбирался к Омару и тыкал его в плечо своей головенкой с вялыми по-детски ушами. Другого способа выразить свою любовь он не знал.