Стивен Кинг.
ТЕМНАЯ ПОЛОВИНА.
ПРОЛОГ.
"Зарежь его, – сказал Мэшин. – Зарежь его,
пока я стою здесь и смотрю. Я хочу увидеть поток
крови. Не заставляй меня повторять это дважды".
Джордж Старк «Путь Мэшина»
Человеческие жизни – их действительные жизни, а не простое физическое существование – начинаются по разному. Настоящая жизнь Тада Бомонта, мальчугана, родившегося и выросшего в районе Риджуэя в Бергенфилде, штат Нью-Джерси, началась в 1960 году. Два события произошли с ним в том году. Первое изменило его жизнь, второе почти оборвало ее. Тогда Таду Бомонту было одиннадцать лет.
В январе он представил короткий рассказ на литературный конкурс, организованный журналом «Америкэн тин». В июне он получил письмо от редактора журнала с извещением, что его талант отмечен почетной наградой по разделу беллетристики. В послании сообщалось, что члены жюри присудили бы ему второй приз, если бы соискатель был на два года старше, чтобы полностью соответствовать возрастным критериям «Америкэн тин». Тем не менее, по оценке редактора, рассказ Бомонта «Снаружи дома Марти» был необычайно зрелым творением, и его автора следовало горячо поздравить с успехом.
Через две недели «Америкэн тин» прислал почетный диплом. Он пришел заказным письмом. В дипломе было напечатано его имя типографским шрифтом столь староанглийского образца, что Бомонт с трудом различал буквы, а внизу листа стояла позолоченная печать, оттиснутая вместе с эмблемой «Америкэн тин».
Мать бросилась и обняла Тада, осыпая поцелуями этого спокойного и честного малого, который, казалось, никогда не обращал никакого внимания на окружающие его вещи и часто спотыкался об них своими большими ножищами.
Отец был, однако, менее взволнован.
– Если все было так здорово, почему же они не выслали ему хотя бы какие-нибудь деньги? – пробурчал он.
Мать ничего не сказала, но бережно хранила письмо и диплом, который был помещен в рамку и повешен в комнате мальчика над кроватью. Когда родственники или просто знакомые приходили в гости, она непременно и с гордостью демонстрировала эти реликвии. Тад, говаривала она собравшейся компании, в один прекрасный день собирается стать великим писателем. Она всегда чувствовала, что он предназначен для чего-то большого и великого, а этот диплом был первым доказательством ее правоты. Все это сильно смущало Тада, но он слишком любил свою мать, чтобы спорить с ней.
Однако, как бы он не смущался, Тад все же решил, что мать хотя бы частично, но права. Он не знал, есть ли у него что-то, необходимое для великого писателя, но он твердо решил стать писателем вообще, не важно каким. Почему бы и нет? Он быстро рос в мастерстве, и искал нужные и правильные слова на широкой и просторной дороге, а не в узких закоулках. Что касается денег, то издатели не смогут лишить его заслуженного заработка по чисто формальным мотивам. Ему же не всегда будет одиннадцать.
Второе важное событие того же 1960 года началось в августе. Это были головные боли. Сперва они не были слишком сильными, но с началом занятий в школе, редкие боли в висках и в затылке стали прогрессировать и сменились ужасающе длинными марафонами почти предсмертной агонии. Он ничего не мог делать во время таких приступов и просто лежал в своей затемненной комнате, ожидая смерти.
Приближение этих ужасных приступов отмечалось обычно каким-то призрачным звуком, который слышал только он сам – это звучало, как отдаленное попискивание тысячи маленьких птичек. Иногда ему казалось, что он почти видит этих птичек, которые представлялись ему полевыми воробьями, облеплявшими целыми дюжинами телефонные провода и крыши во времена своих весенних и осенних перелетов.
Мать повела его на осмотр к доктору Сьюуорду.
Доктор исследовал зрачки Тада офтальмоскопом и покачал головой. Затем, опустив занавески и выключив верхнее освещение, врач попросил Тада смотреть на белый участок стены в кабинете. Используя фонарик, он быстро направлял яркие вспышки света на стену, пока Тад смотрел на нее.
– Это не заставляет тебя развеселиться, сынок?
Тад покачал головой.
– Ты не чувствуешь облегчения? Может быть, тебе стало хуже?
Тад снова покачал головой.
– Ты чувствуешь какой-нибудь запах? Типа гнилых фруктов или горящих тряпок?
– Нет.
– А как насчет твоих птиц? Ты их слышал, пока смотрел за мигающим светом?
– Нет, – сказал озадаченный Тад.
– Это нервы, – заявил отец после того, как Тад был отправлен в комнату для ожидающих. – Чертов малый просто комок нервов.
– Я думаю, что это мигрень, – сообщил доктор Сьюуорд. – Необычная для столь юного человека, но не столь уж и редкая. А он кажется очень... впечатлительным.
– Он таковым и является, – сказала Шейла Бомонт не без некоторой гордости.
– Наверное, когда-то будет изобретено лекарство от этой болезни. Но сейчас я боюсь, что ему просто придется перемучиться всем этим.
– Да, и нам вместе с ним, – сказал Глен Бомонт.
Но это не были нервы, это не была мигрень, и это не проходило.
За четыре дня до праздника «Всех святых» (1 ноября) Шейла Бомонт услышала вопли одного из мальчуганов, с которыми Тад каждое утро ждал на остановке школьный автобус. Она выглянула из кухонного окна и увидела своего сына, бившегося в конвульсиях на проезжей части дороги. Шейла выскочила на улицу и велела детям отойти от сына, а после этого остановилась около него в полной беспомощности, боясь даже прикоснуться к Таду.
Если бы большой желтый автобус, ведомый мистером Ридом, появился чуть позже, Тад, наверное, отдал бы концы прямо на мостовой. Но Рид служил в медчасти в Корее. Он сумел запрокинуть голову Таду и сделать ему искусственное дыхание в тот самый момент, когда мальчик уже почти задохнулся. Тада доставили на скорой в госпиталь графства Бергенфилд, но на его счастье как раз в это время доктор Хью Притчард пил кофе в приемном покое. Здесь надо отметить, что как раз в это время Хью Притчард являлся лучшим нейрологом в штате Нью-Джерси.
Притчард тут же потребовал себе рентгеновские снимки и начал их расшифровку. Он показал снимки Бомонтам, указав на неясную тень, которую он отметил кружком своего желтого стеклографа.
– Это... – сказал Притчард. – Что это?
– Какого черта мы можем знать? – задал, в свою очередь, вопрос Глен Бомонт. – Не я, а вы являетесь здесь, черт побери, доктором.
– Правильно, – сухо ответил Притчард.
– Жена говорит, что это похоже на синяк, – добавил затем Глен.
Доктор после некоторого раздумья сказал: «Если вы подразумеваете здесь припадок, то здесь нет сомнений. Но если вы полагаете, что припадок был связан с эпилепсией, я почти уверен, что это не так. Если бы этот страшный припадок был связан с эпилепсией, то она должна была бы достичь последней критической стадии, и Тад никак не смог бы не реагировать на световые тесты Литтона. Вам бы даже не понадобился доктор, чтобы установить такое заболевание у сына, поскольку он начинал бы биться в судорогах на коврике в гостиной каждый раз, как менялось изображение на экране вашего телевизора».
– Тогда что же это? – робко спросила Шейла.
Притчард обернулся к снимкам, укрепленным на экране с подсветкой. «Что это?» – повторил он и прикоснулся к своему желтому кружку. – "Внезапные приступы головных болей в сочетании с предыдущими припадками заставляют меня предполагать мозговую опухоль у вашего сына, возможно еще небольшую и, надеюсь, не злокачественную.
Глен Бомонт окаменело уставился на доктора, в то время как его жена стояла позади него, утирая слезы платком. Она плакала беззвучно. Этот плач был результатом годов жестоких тренировок. Удары Глена были всегда очень быстры и болезненны, но почти никогда не оставляли следов. После двенадцати лет своих молчаливых страданий, она, вероятно, даже при всем желании не смогла бы закричать во весь голос.
– Не значит ли это, что вы хотите вырезать ему мозги? – спросил Глен со своей обычной деликатностью и тактом.