Хотя нет, она не была ее единственным врагом; ее настоящим врагом был тот… то чудовище… Виктория стиснула зубы, чтобы не выдать своих мыслей.
— Хм, это, конечно, не характеризует ее с лучшей стороны, — спокойным и безразличным голосом ответил мужчина, — однако у меня есть поручение относительно этой юной мисс, и я намерен его выполнить.
Он протянул миссис Коллинз конверт и, пока та быстро пробежала его глазами, вкратце пересказал его содержание, чтобы вести в курс и девочку.
— Я представляю интересы леди Сэнж в Англии, сама она давно не живет здесь. Не далее как вчера мне пришло письмо от нее, в котором она сообщила, что только сейчас узнала о родственнице, живущей в сиротском приюте. Она попросила меня незамедлительно найти мисс Викторию и отправить ее к ней в Прагу…
— Постойте-постойте, — прервала его миссис Коллинз, — да, я прочла ее письмо, но я не понимаю, какое отношение эта леди из Австро-Венгрии имеет к моему приюту и моим сиротам!
— Леди Сэнж является двоюродной бабушкой мисс Виктории, — невозмутимо ответил поверенный, — возможно, девочка ее знает под именем Вероники.
— Бабушка Вероника! — воскликнула Вик и, не удержавшись, подпрыгнула на месте.
Она бы бросилась обнимать этого мужчину, но его холодный и непреступный вид ее очень смущал.
О, конечно же, она знала бабушку Веронику! В семье она была известна именно под таким именем, никто не утруждал себя называть фамилию ее мужа, которого родители Вик считали недостойным человеком, «погибшем при невыясненных обстоятельствах».
Лишь однажды Вероника покинула Континент, чтобы навестить своих родственников на Альбионе; Вик тогда была слишком мала, чтобы запомнить ее, но общее впечатление было очень положительным, да и дома о ней всегда отзывались с теплотой и любовью, хотя и считали дамой строгой и консервативной. Сейчас это письмо было словно манна небесная, неожиданно упавшая на отчаявшуюся сироту.
— Эта леди Сэнж… Неужели она узнала только сейчас о смерти родителей Виктории? — недоверчиво спросила миссис Коллинз, снова пробегая глазами письмо.
— Я не обладаю никакой информацией по этому поводу. Мне лишь известно, что леди Сэнж надеется увидеть свою внучатую племянницу как можно скорее и ждет ее в Праге.
— Виктория, поднимайся в свою комнату, мне нужно поговорить с мистером Дженинксом.
Следующие полчаса были самыми длинными в жизни Вик: она беспрестанно ходила по комнате, нервничала, злилась и мечтала оказаться в кабинете миссис Коллинз, который до этого казался ей ужаснейшим местом на земле. Туда ее приводили, когда девочка совершала очередной «проступок», как это называли воспитательницы; Вик, стояла в холодном темном помещении, где горела обычно только настольная лампа, а миссис Коллинз смотрела на нее осуждающе, поджав губы.
— Виктория, вы снова разочаровали меня!
После этих слов обычно следовало наказание, больше похожее на инквизиционные пытки в средневековой Испании.
Но сейчас в кабинете двое взрослых, серьезных и совершенно чужих человека решали ее судьбу. Виктория упала на колени и принялась неистово молиться.
Молитвы ли, рассудительные ли речи мистера Дженинкса — что-то помогло, и через несколько дней Виктория покинула Gleam of Hope, чтобы направиться в долгое путешествие на Континент. Мистер Дженинкс позаботился о ее путешествии — правда, не считая нужным дальше беспокоиться о ее судьбе, так как у него появились другие проблемы, кроме волнений о судьбе безразличного ему ребенка. Он посадил ее на паром, следующий через Ла-Манш, договорился о поезде от Гавра до Парижа и от Парижа до Праги и отправил телеграмму леди Сэнж с информацией, когда предполагается приезд девочки.
Путешествие не было долгим, но за это время случилось ужасное: после длительной болезни бабушка Вероника скончалась. Она чувствовала скорую смерть, и именно из-за этого выписала свою дальнюю родственницу из Лондона, чтобы та была с ней в последние дни жизни, и было кому передать свое скромное имущество.
Конечно, Виктория не знала об этом, когда, преисполненная радужных надежд, ехала в поезде в Австро-Венгрию. Ей представлялись картины из будущего: вот она встречает Веронику Сэнж. Вот та видит свою внучатую племянницу, и ее суровое, словно высеченное из камня лицо преображается улыбкой. Вот они едут в открытом экипаже до ее поместья, разговаривая обо всем на свете. Поместье большое, заполненное солнечным светом, оно совсем непохоже на мрачный дом для сирот с холодными комнатами, где девочкам приходилось делить одну кровать на двоих, а то и троих.