Потом были и другие: женщины, мужчины и даже дети, одетые и нагие, искалеченные и без следов увечий, начавшие уже разлагаться, смердящие и убитые совсем недавно.
— Бандеровцы зверствуют! — разносилось по округе. — Вырезают целые деревни!
А потом в верховьях Вепша начали гореть деревни. Они пылали почти каждую ночь.
— Хорошо, что это не у нас, — говорили люди. Бабы творили молитвы: — Спаси нас, господи!
О нравах бандеровцев рассказывали Кароль Стасяк и Бронек Мадзяр, которые до войны служили в полиции. Снова собирались вечерами по хатам, сидели вдоль стен и обсуждали происходящее. Высказывались серьезно и осторожно…
Зенек, один из немногих, ходил на Вепш ежедневно и считал проплывающие трупы. Увидев тело, он читал молитву и высматривал следующее. Прекратились даже его обычные беседы с рекой.
— Ты окончательно потеряешь рассудок из-за этих покойников, — стращала его мать, когда он ночью просыпался от собственного крика.
Зенек ничего не отвечал, а наутро снова шел на реку, на свое обычное место. «За что вас погубили? — думал он. — За что? Что вы сделали этим негодяям?»
Однажды он встретился с Иренкой — она пришла на реку. Зенек оглянулся: она стояла у него за спиной, и скрыться было некуда. Минуту они молчали. Он глядел на нее снизу вверх, как когда-то на немецкого солдата, и охотно провалился бы сквозь землю. Ему было стыдно так сидеть, но было стыдно и встать.
— Сидишь? — спросила она.
— Да вот сижу…
— Плывут? — Кивком головы она указала на реку.
— Сегодня еще не плыли.
Снова наступило молчание. Он нервно ковырял землю, она поправляла волосы.
— Один сидишь?
— Как видишь…
— Зенек…
Он поднял на нее глаза.
— Зенек… — снова повторила она.
Он не отозвался.
— Зенек, Стах хочет на мне жениться.
— Пусть женится… Мне-то что до этого?
— Но я не хочу.
— Тогда не выходи за него.
— Зенек… я хотела… хотела тебе что-то сказать.
— Говори. — И он снова уперся взглядом в траву между вытянутыми ногами.
Иренка присела на корточки около него:
— Не знаю, как тебе сказать…
— Тогда не говори.
— Почему ты такой?
— Какой? — Он не поднял головы.
— Людей избегаешь, на реке прячешься, становишься диким.
— А тебе какое до этого дело? — Он чувствовал, что сейчас закричит или разрыдается.
— Помнишь, Зенек…
Он уперся рукой о землю, пружинисто оттолкнулся и встал, распрямившись:
— Ничего не помню… Ничто меня не касается… Пошли вы все… Весь свет…
Она расплакалась, и Зенек смягчился:
— Чего ты, наконец, хочешь от меня?
— Если ты скажешь, чтобы я не выходила за Стаха, я не выйду.
— Ну и что?
Иренка встала, вытерла глаза и, не сказав больше ни слова, пошла в сторону деревни.
Он снова сел и задумался.
Возле самого берега плыл труп мужчины. Зенек вздрогнул.
— Если что на роду написано, того не избежишь, — прошептал он очень тихо.
Месяц медленно бледнел, небо на востоке начало светлеть. Зенек приостановился: что это — солнце всходит или горит где-то? Нет, это рассвет. Он ускорил шаг. До дома оставалось километра два. Опаснее всего идти через деревню: каждый остановит, будет спрашивать. Что он должен отвечать? От ходьбы болело все тело. Однообразным движением он выбрасывал вперед негнущуюся ногу, затем наклонялся…
В деревне его никто не заметил. Рассвело, когда он входил на отцовский двор.
Услышав скрип калитки, мать беспокойно заворчала в кровати:
— Старый, Зенек снова где-то шастал. Всю ночь его не было и постели.
— Не твое дело. — Разбуженный Станкевич потянулся за кисетом с махоркой, медленно, покусывая край газеты, сделал самокрутку и закурил. Потом встал и вышел на кухню. Как раз в это время Зенек открывал дверь.
— Пришел? — пробурчал старик.
Сын ответил что-то невнятное.
— Закуришь? — Отец пододвинул ему кисет.
Зенек, не снимая шубы, сделал самокрутку.
— Садись, — приказал старик.
Зенек послушно сел.
— Где был? Таскаешься по ночам…
Отец смотрел на сына спокойно, прищуренными глазами. С минуту сидели неподвижно, молча, настороженно.
— Послушай меня, Зенек, — не спеша, рассудительно заговорил отец. — Ты уже взрослый, знаешь, что делаешь, сам за себя отвечать можешь. Не думай, однако, что я дурак и не знаю, куда ты ходишь.