Зенек открыл было рот.
— Молчи. Я не спрашиваю тебя ни о чем, но хочу тебе кое-что сказать — ты ведь мой сын. Ну разве ты можешь воевать?
— А вы считаете, что все должны прятаться по хатам? Не видите, отец, что происходит?
— Вижу. Я, если будет нужно, и сам пойду. Но ты… — Он невольно посмотрел на его ногу.
Глаза Зенека запылали огнем:
— И вы, отец, тоже? — Голос его зазвенел.
Старик указал на дверь, ведущую в комнату:
— Мать и девчонки.
Снова курили в молчании. Наконец старик поднялся, придерживая штаны рукою:
— Поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас ложись. Далеко был?
— Километров двадцать.
Станкевич шагнул к сыну, но неожиданно махнул рукой, повернулся и скрылся в комнате.
ГЛАВА II
Той ночи Зенеку не забыть до гроба. Их разбудил стук в окно. Некоторое время все лежали, затаив дыхание. Стук повторился.
— Кто там? — Голос матери слегка дрожал. Ночной визит в те времена не сулил ничего хорошего. Отец прислушивался. На всякий случай у него был заранее продуманный путь для побега.
— Откройте, Станкевичева, это я…
Они узнали голос Матеуша и с облегчением вздохнули. Старик зашаркал к двери. Щелкнул засов.
— Забирай, Людвик, своих, и прячьтесь под обрывом.
— А что произошло?
— Бандеровцы едут.
— Зачем?
— Как это зачем? Ты что, не видел тех, что плыли по Вепшу?
Зенек вышел в сени в одном белье и как зачарованный глядел на Матеуша, на его карабин и патронташ с патронами.
— Предупредите соседей, а мы идем на шоссе.
Все жители деревни лежали под высоким берегом Вепша. Не хватало человек двенадцати. Зенек понял, что они ушли с Матеушем на шоссе оборонять деревню. Чуть больше десятка… Зенек почувствовал себя чрезвычайно глупо.
За их спиной бурлил Вепш. Люди с опаской озирались, и было трудно понять, чего они боялись больше: фашистов-бандеровцев или плывших по реке трупов.
Однако бандеровцы до них не доехали: задержались в Махувце, расположенном в семи километрах от их деревни. Там застрелили двух стариков, которые не успели скрыться.
Утром, когда возвращались, Зенек увидел идущую с родителями Иренку. Она задержалась — похоже, что хотела поговорить с ним. Затем ее догнал Франчук…
После той памятной ночи Зенек постоянно думал о Матеуше. Были дни, когда хотел пойти к нему и попросить принять его к себе в отряд, дать оружие: для стрельбы ведь ноги не нужны, достаточно рук и хорошего глаза… Но когда, уже собравшись, он ковылял через избу, решимость покидала его. Снова посмотрят с жалостью на его искалеченную ногу…
Поговорить им удалось только осенью — на свадьбе у Иренки. Сначала Зенек не хотел идти, хотя пригласили их всех. Они пришли вдвоем. Франчук поцеловал руку матери, обменялся рукопожатием с отцом и Зенеком и, прокашлявшись, объявил, с чем пришел. Иренка крутила в пальцах бахрому платка и не поднимала глаз от пола.
Зенек сидел неподвижно, прислонившись к стене. Он был бледен, так и не произнес ни единого слова. Отец и мать пообещали молодым, что придут обязательно.
Потом поговорили о том о сем, как требовал обычай, и они ушли — впереди разрумянившаяся, как пион, Иренка, а за ней плечистый, коренастый, багроволицый Стах.
Дрожащими пальцами Зенек свертывал самокрутку, не слушая, о чем говорят в избе. А говорили, как обычно в таких случаях, о приданом, о свадьбе, о том, что старому Бенясу придется раскошелиться, но средств у него хватит — не бедняк.
— Пойдешь? — спросила Бронка, которая относилась к нему лучше других сестер.
Он очнулся от дум:
— Куда?
— На Иренкину свадьбу.
В избе стало тихо. Все напряженно смотрели на него, даже отец. Он оглядел обращенные к нему лица.
— Конечно, пойду. Почему же не пойти? Хотя танцор из меня неважный… — попробовал пошутить он.
И пошел. В костеле стоял прямо, слушал, как под сводами эхом отдавались слова ксендза и молодых:
— Я, Станислав, беру себе тебя, Ирена…
А потом:
— Я, Ирена…
У него потемнело в глазах, загудело в ушах.
— …и что не оставлю тебя до самой смерти…
Затем они поцеловались. До конца церемонии Зенек почти ничего не видел и не слышал. Как во сне, он поцеловал Ирене руку, прикоснулся губами к щеке Стаха.
А потом пил — пил много, как никогда раньше. Пил, и водка ударяла ему в голову… Он смотрел на беседовавших гостей, на улыбающиеся, жующие рты, наливал самогон и снова пил. Стах уже тогда гнал самогон. Для своей свадьбы приготовил его, кажется, две бочки.