Потом он решал, посадить ли табак возле дома или же отдать этот участок бабам под огород. Он предпочитал табак: осенью было бы меньше возни. Но бабы тоже по-своему были правы — овощи лучше иметь возле дома…
Тымек вытащил плуг и палкой соскреб с отвала липкую землю, потом перевернул его, присел на него и вытащил кисет. Лошади стояли неподвижно. По дороге от моста ехали двое мужчин на велосипедах. Тымек взглянул на них без всякого интереса. Мало ли там людей ездит и ходит! Той дорогой до Романовки ближе, чем через фабричный мост. Он смотрел, как они соскакивают с велосипедов и переносят их через наиболее сырые участки дороги. Затянувшись несколько раз едким махорочным дымом, Тымек не спеша встал и с прилипшей к губам цигаркой посмотрел на солнце: до захода оставалось совсем немного времени. Он окинул взглядом поле: должен успеть. Завтра заборонит, разметит, а послезавтра, как просохнет, можно будет сажать. Взяв вожжи, Тымек свистнул лошадям, и те не спеша тронулись. Лемех с легким чавканьем вошел в землю. Тымек побрел за плугом по борозде, возле дороги повернул, взглянул мельком на двух велосипедистов. С такого расстояния рассмотреть их было трудно. Он пошел обратно к лугу, покрикивая на лошадей, и заметил, что те двое стоят возле его поля, видимо, хотят спросить дорогу. Наверное, нездешние.
Он снова пошел за плугом в их направлении, подхлестывая время от времени коня, который отставал.
— Сорока? — спросил один из незнакомцев, когда Тымек приблизился к ним.
Тымек взглянул на мужчину. Он видел его впервые.
— Да, Сорока. А в чем дело? — И побледнел, увидев в руке у того пистолет. — В чем дело? — спросил он тише.
Долго лежал Тымотеуш Сорока, партизан и солдат, на своем поле. Кровь постепенно впитывалась во влажную землю. Испуганные выстрелами лошади неподвижно стояли невдалеке и терпеливо ждали голоса хозяина. С наступлением темноты они медленно пошли к мосту, таща за собой плуг.
На землю уже сыпались, как белые снежинки, лепестки отцветавшей черемухи, когда в деревню пришел отряд солдат. Он вошел тихо, ночью и разместился у реки на лугу, где обычно устраивались гулянья. Люди с беспокойством смотрели на солдат, справедливо полагая, что их неожиданный приход связан с убийством Тымека Сороки.
Жалели его все. Он вырос в деревне, был задиристым мальчишкой и подростком, потом остепенился, почти образцово вел хозяйство на полученной в наследство от отца земле. Жили втроем, с матерью и сестрой, в добром согласии. А что пил, так это дело житейское…
На похороны собралось много народу. Товарищи Тымека вели под руки мать и сестру покойного. Другие несли на плечах гроб.
Среди участников печального шествия был и сосед Сороки Феликс. Когда он увидел, как снимают с воза мертвого Тымека, камень свалился у него с сердца — он больше не будет иметь под боком опасного человека. Однако теперь, когда Феликс шел за гробом того, кого знал с рождения, когда слушал проклятия людей, моливших о божьей каре для убийц, ему стало не по себе. Нужно ли было так поступать?
Шел за гробом и Зенек. Шла Бронка. Шли хмурый Бронек и пытающийся сдерживать кашель Генек. Люди бросали комья земли на гроб Тымека и молились за упокой его души.
А через несколько дней в деревню пришли солдаты. Они сидели у реки и не приставали к девчатам, идущим по дороге, не пели и не смеялись. Деревня притаилась, не спуская с них глаз.
Паника началась тогда, когда обнаружили, что деревня полностью окружена. Солдаты не выпускали никого, даже в Жулеюв, хотя это совсем рядом, даже на дальние поля возле станции или на выселках.
Это было что-то новое. Деревня замерла. Люди угрюмо посматривали в сторону Вепша, где сновали солдаты.
Постовые у шоссе были неумолимы. Всех посторонних, приходящих в деревню, они задерживали и запирали на мельнице.
В тот день Хелька наконец приняла решение. Почти бегом она бросилась на станцию и, не глядя ни на кого, стараясь ни о чем не думать, купила билет и села в поезд.
Когда сошла с поезда, ноги у нее подгибались от волнения. Она прошла через почти пустой зал ожидания и свернула на дорогу, ведущую в деревню. Проходя мимо редко стоящих здесь хат, Хелька не поднимала головы, шла глядя под ноги, на серую дорожную пыль.