Она замерла на мгновение, прислушиваясь и тяжело дыша.
Подобравшись к сундуку, она распахнула его, раскидывая лежащие на крышке книги, игрушки и платье, прежде чем добралась до содержимого. Папки, фотографии и документы были свалены на пол.
Мэгги хотелось плакать от отчаяния, но она была в такой ярости, что слез уже не осталось. Она не могла найти дневник.
Она тяжело спустилась по лестнице и прошествовала в гостиную.
— Что, черт возьми, ты с ним сделал?
— С кем?
Эми посмотрела на Мэгги. И Сэм посмотрел. И даже Пятнашка, растянувшаяся вдоль камина, тоже на нее посмотрела. Только Алекс, которому и была адресована ярость Мэгги, не поднял глаз. Он даже не отложил свою газету.
— Я спросила — что ты с этим сделал?
— С чем?
Мэгги выбила газету у него из рук.
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Я хочу знать, куда ты это засунул!
Алекс ждал, когда Мэгги обнаружит пропажу. Это был вопрос времени. Когда Алекс в последний раз посещал маленькую комнату, он вытащил коробку со дна шкафа и опустошил ее. Он вернул на место только подвенечное платье, чтобы беглый взгляд не обнаружил изменений.
Алекс аккуратно разложил газету и расправил на ней каждую складку, прежде чем ответить.
— Я не хочу, чтобы это было в доме.
— Мне наплевать, чего ты хочешь, а чего не хочешь, я спросила тебя, что ты с этим сделал.
Мэгги нависла над Алексом. Дети смотрели.
— А я сказал тебе — не хочу, чтобы это было в доме. Это вредно для детей. Я все уничтожил. Не приноси в дом ничего такого, а то я и это уничтожу.
— А дневник? Что с моим дневником?
— Я уже сказал тебе. Я сжег весь этот чертов хлам. Все — с концами. А теперь перестань кричать и оставь нас всех в покое.
— Оставить тебя в покое? Да после того, что ты сделал, я тебе руки не протяну, когда будешь тонуть!
Мэгги ринулась вверх по лестнице. Через пару мгновений она протопала вниз и выбежала из дому. Завелась и уехала машина. Алекс поймал на себе взгляды детей и спрятал горящие щеки за газетой.
Мэгги летела, не разбирая дороги. Ночь была туманная, и она ехала, включив все фары, игнорируя сигналы светофоров. Ярость, всколыхнувшаяся, когда она узнала о пропаже дневника, ее саму застала врасплох. Исчезновение дневника повергло ее в панику — в самую настоящую панику. А когда Алекс сказал ей, что сжег его, она и вовсе потеряла над собой контроль.
Иногда Мэгги думала, что это необъяснимое стремление экспериментировать, расширять границы мотивировано бунтом против железной руки Алекса. Но теперь она знала: за этим кроется нечто большее. Она чувствовала себя поруганной, оскверненной при мысли, что Алекс посягнул на ее тайник. Дневник принадлежал ей и только ей. Она хотела получить его назад, хотела ощутить в руках его кожаную обложку.
Постепенно Мэгги начала приходить в себя. И пока ехала, она впервые за последнее время задумалась о том, что с ней происходит. История с дневником. Эксперименты. До недавних пор она считала всю эту затею своего рода кокетством. Чем-то, что она легко позабудет, когда появится нечто более притягательное. Теперь она поняла, что какое-то время обманывала себя. Эта история была настоящей. Серьезной. Мэгги относилась к ней всерьез. Впервые в жизни у нее появилось нечто, что она воспринимала совершенно серьезно.
Мэгги не хотелось ехать в лес в таком разъяренном виде. Ярость могла отравить это место, могла лишить его всех тех ассоциаций, что до сей поры были безупречными. Вместо этого она решила поехать на север — там, в двадцати пяти милях, располагался Уигстон-Хит, где она как-то раз прогуливалась с Эшем и детьми.
Внутри у нее все еще бушевало, когда она заглушила мотор и вышла из машины. Луна была бледная, затененная туманом, висящим перед ней, словно тонкая паутина. Света было так мало, что она едва могла разглядеть тропинку впереди, но идти все равно пришлось. Мэгги миновала темные, сгорбленные тени чахлых кустов и сглаженные обнажения горных пород, лежащие на пути к Танцующим Дамам.
Мэгги сошла с дороги, а потом снова на нее вернулась. Трава была такой влажной, что у нее промокли ноги, и, пока расстояние между ней и машиной росло, ее гнев постепенно сменился угрызениями совести. Поступок Алекса не заслуживал прощения, но ее слова, обращенные к нему и сказанные при детях, были, возможно, еще хуже. Она представляла себе, что Сэм повторит их Де Сангу, а Эми — кому-то в школе. Слова подобны острым кинжалам, особенно если попадают в руки детей, оставленных без присмотра. Кто-то нашептывал ей эти слова, и они лезвиями врезались ей в мозг, но еще больнее было от того, что в тот самый момент, когда она говорила их Алексу, она могла подписаться под каждым.