— Мать-и-мачеха. Так рано я еще не видела мать-и-мачеху. Погода меняется. Нарви-ка мне чуток. Хорошо для легких. От кашля. Очень хорошо.
Мэгги нагнулась и вырвала мать-и-мачеху с корнем.
— Что вам известно о том, как менять обличье?
— Тьфу! — оборвала ее Лиз.
Старуха по-прежнему терпеть не могла, когда о таких вещах упоминали в открытую.
Мэгги оставила это без внимания.
— Мой дневник, тот, о котором я вам говорила... В нем это упоминается. Там сказано — ну, в общем, что это путь к подлинной силе. Это правда?
Старуха шла дальше, поджав губы.
— Я имею в виду, а вы это когда-нибудь пробовали?
Лиз остановилась.
— Да хоть бы и пробовала, нешто я тебе-то скажу? И может, отстанешь уже со своими вопросами?
— Но почему?
— Я не знаю, кому ты об этом расскажешь. Может, все разболтаешь, откуда мне знать, а?
— Послушайте, Лиз. Все это время я приходила к вам и ни слова никому не сказала. И если вы знаете хотя бы половину того, что, по вашим словам, знаете, то уж это должно быть вам известно.
Лиз усмехнулась себе под нос и махнула палкой в сторону деревянного приступка у изгороди.
— Пойдем-ка вон туда. По дороге соберешь для меня немного хвороста.
Мэгги уже привыкла к тому, что Лиз использовала ее на этих прогулках в качестве вьючного животного, и это не вызывало у нее возражений. Она подняла несколько веток и сунула их под мышку.
— Нет, нет, нет, — сказала старуха. — Ты до сих пор не знаешь, какой хворост надо собирать. Этот не будет гореть. Та, кто знает, должна разбираться в таких вещах. Вот послушай:
— Ты слушаешь?
— Да, Лиз.
— Нет, не слушаешь. Ты думаешь, все это забава. И ты не слушаешь.
Лиз прислонилась к изгороди, а Мэгги поднялась на приступок, и они какое-то время постояли молча. Потом старуха сказала что-то, чего Мэгги не поняла.
— Я думала, как мне все это тебе рассказать. Я даже думала, что смогу передать тебе мою строчку, когда придет мой час. А он уже не за горами. Но я не знаю, девонька. Ты какая-то жесткая в последнее время. Сегодня ты натянута как тетива, так что я не знаю.
Лиз отвернулась и уставилась на деревья.
— Но я только хотела спросить, — начала Мэгги, — возможно ли это — изменить обличье. Спросить, пытались ли вы когда-нибудь...
Она осеклась, потому что теперь не слушала старуха. Она разглядывала черного дрозда, сидевшего на ветке вяза не более чем в шести футах от них. Птица была совершенно неподвижна, ее перья гладкие и черные, а клюв ярко-оранжевый. Склонив голову набок, она встретилась глазами с Лиз; а может, это умный взгляд старухи приковал к себе светлый взгляд птицы. Слова оказались не нужны. Теперь у Мэгги был ответ. В свое время старая Лиз меняла обличье. Она знала способ и обладала мудростью трансцендентного опыта. Она пробовала огонь много-много раз.
Дрозд улетел.
— Выбрось это из головы, — сказала Лиз, — и сосредоточься на своих детях. Я уж боюсь, не бросаешь ли ты тень и на них. Кто знает. Может, и лучше, если ты какое-то время не будешь с ними видеться. Но если ты и впрямь хочешь их вернуть, то пойди и поговори с ним. Поговори. Это и есть правильный способ. Люди должны разговаривать.
Старуха направилась дальше, не обернувшись проверить, идет ли за ней Мэгги. Та плелась чуть позади. Они забрались на некрутой склон холма, и Лиз, по-видимому, погрузилась в глубокие раздумья.
— Приходи ко мне в субботу утром, — изрекла она наконец, — и я, так и быть, дам тебе то, что нужно, чтобы изменить обличье.
— А детей привести?
— Оставь их там, где они сейчас.
— Я думала, вы хотели видеть Эми.
— А я говорю — нет.
Мэгги не спорила.
35
Пятнадцать миль. Пятнадцать миль от деревни Черч-Хэддон до города, и пятнадцать миль обратно. Путь неблизкий, подумала она, и при ее артрите он может и доконать. Но идти нужно было обязательно.
Старая Лиз уже преодолела первые три мили и теперь прочесывала палкой придорожный кустарник.
— Выходи, негодник. Выходи, старина гарри.
Полынь росла повсюду, но, поскольку она еще не зацвела, найти ее было трудно. Старухе полынь была нужна позарез, иначе ей не перенести такого путешествия.