Алекс не ответил.
— Если честно, — признался медик, — нам нужны койкоместа.
Эш встал:
— Алекс, пришло время, чтобы вы забрали Мэгги домой.
Алекс был ошеломлен.
— И я говорю не только о сегодняшнем дне. Вы должны забрать ее насовсем.
— Да.
— Мэгги мне очень дорога. Она помогла мне. Но я знаю, что ей нужно. Она хочет вернуть семью. Ей нужны дом и дети. Ей понадобится помощь. Много заботы и много любви.
— Да.
Медсестры помогли Мэгги собраться, и Эш отвез все семейство домой. Он остановился возле дома и не стал глушить мотор.
— Вам надо будет забрать вещи Мэгги из ее комнаты, — сказал он Алексу, когда они выходили из машины.
Мэгги обернулась:
— Эш...
Он опустил стекло и подмигнул ей — по правде сказать, с чрезмерной поспешностью.
— С тобой все будет хорошо. Заглядывай в магазин, когда тебе станет лучше.
И Эш уехал.
40
Мэгги с трудом шла на поправку. Семейный врач посетил ее, пришел к выводу, что она в безопасности, и выписал Алексу рецепт на ларгактил — на случай, если ее поведение станет беспокойным. Мэгги оставалась в постели в течение нескольких дней, и хотя ее ничто особенно не тревожило — по крайней мере внешне, — она не проявляла ни малейшего желания спуститься вниз. Она главным образом сидела, подложив под голову подушку, и смотрела в стену. Ее длинные рыжие волосы, расчесанные волнами, покоились на белом белье.
Алекс суетился, брал ее за руки, нежно с ней разговаривал, спрашивал, что еще он может для нее сделать. Мэгги отвечала — вяло, коротко, всегда со слабой улыбкой, но никогда ничего не просила.
— Все хорошо, — повторяла она. — Все хорошо.
Алекс отпрашивался с работы, стирал, готовил, занимался детьми, следил, чтобы они были чистыми и ухоженными. Командование раскопками пришлось передать в руки подчиненных: забота о Мэгги стала для Алекса основным приоритетом. Анита и Билл Сузманы тоже почтили их визитом и принесли нелепо роскошную корзину цветов и фруктов. Заявилась Кейт, соседка Мэгги по съемному жилью, и подарила ей восхитительно нелепую пару длинных сережек — надеялась, что это приободрит подругу. Заглянул Эш и провел целый час, держа Мэгги за руку. Однако у нее не находилось для них слов.
Но хуже всего было то, что она почти не замечала детей. Не было ни тепла, ни привязанности, ни интереса — ничего. Алекс пытался сделать так, чтобы они проводили время в обществе матери, но никакого эффекта это не возымело, разве что отрицательный. Тогда он перестал пытаться и ограничивался тем, что приводил детей поцеловать Мэгги и пожелать ей спокойной ночи каждый вечер, прежде чем уложить их в постель, но даже это было чисто механическим актом. Один раз Мэгги взглянула на Эми и слегка отшатнулась, но в остальное время они казались ей совершенно чужими людьми. Алекс приходил в отчаяние.
Семейный врач устроил визит психолога. Тот пробыл у них сорок минут, подбросил Алексу для размышления несколько ярких выражений вроде «травматической неврастении» и прописал Мэгги курс антидепрессантов; теперь она регулярно принимала бело-розовые капсулы.
Однажды вечером, когда Алекс разговаривал с женой, она повернулась к нему и сказала:
— Почему ты называешь меня Мэгги? Мое имя Белла.
Алекс так обомлел, что просто смотрел на нее, не говоря ни слова. Ее голос изменился, стал более мягким, вкрадчивым. Белла. Белла. Тут он вспомнил, что так звали автора дневника.
— Где твой дневник? — спросил он.
— Спрятан.
Алекс нежно поцеловал Мэгги и закрыл за собой дверь. Он знал, что дневник вовсе не спрятан. Он был среди вещей, привезенных из ее съемной комнаты. Алекс сразу же его нашел, сел перед камином и стал читать.
Страницы были наполнены записями, которых он прежде не видел. Он уже подумал, что их сделала Мэгги, но почерк был тот же самый, каллиграфический, что и в прежних записях. Он листал дневник, приближаясь к его последним страницам.
Теперь они шепчутся обо мне. А. сказала, что к этому
все идет. Все они, даже те, кому я помогала. И П. Б., и Р. С., и все, с кем я имела дело. Вот так они мне платят. О, зачем я не слушала мою темную сестру?
Для Алекса эти слова ничего не значили. Он перевернул страницу.
П. Б. потеряла своего младенца и считает, что ее сглазили и что виновата я. И это благодарность? Все, что я делала, — помогала то одной, то другой. А. смеется мне в лицо и говорит, что они придут за мной. А вчера окно в кладовке разбили парни, бросавшие камни, и это не случайность. А. говорит, я должна изменить обличье, если я хочу их одолеть, хотя это пугает меня больше всего остального, пробирает меня до самого нутра, и я теряю разум. Что же мне теперь делать?