— Чего ж не приезжаешь? — поинтересовался Санька, щуря на Вадима красноватые веки.
— Не к кому. Родня умерла. Домик наш на Островского продали.
— Я тоже на Островского жил, — произнес попутчик.
— Да ну! — искренне обрадовался Вадим. — Ты какого года? Я на нашей улице всех пацанов знал.
Он примерился к парню взглядом, но прошедшие годы и натянутый на лицо попутчика мокрый шарф не давали угадать в нем кого-то из плавских Санек.
— Я старше тебя, — уклончиво ответил парень.
За стеклом бушевал ливень. Фары проносящихся машин походили на звезды с картин Ван Гога.
Вадим стал перечислять центровых пацанов из восьмидесятых-девяностых, но Санька никого из них не помнил. Тогда он заговорил про уголки, известные с детства, любимые места для игр, купания. Лесные сокровищницы, полные патронов.
Санька односложно подтверждал:
— Ага. А как же. Помню-помню.
При этом его желтые, тоже вангоговские, глаза сверлили водителя, а пальцы постукивали по острым коленям. Пальцы были такими длинными, будто состояли из пяти-шести фаланг, словно костяные пауки, перебирающие лапками.
Вадим говорил без остановки, но с каждой минутой ностальгический пыл угасал, сменяясь неприятным холодком. Заостренные черты попутчика вдруг напомнили ему посмертную маску. В салоне было тепло, но слева от себя Вадим явственно чувствовал источник холода, будто сидел возле открытого холодильника. Теперь он ощущал и едва уловимый запах: сладкий и смутно знакомый. Почему-то он вызывал в памяти похороны, лежащую в гробу тетку.
Чем страшнее становилось Вадиму, тем быстрее он говорил:
— А байку про железнодорожный мост слышал? Там до сих пор колючая проволока, да? Ну ясно, стратегический объект. Поезда постоянно ходят. У нас в детстве говорили, если сделаешь шаг за проволоку, военные без предупреждения откроют огонь. И у каждого был знакомый, которого на мосту расстреляли. Чушь, понятное дело, но мне интересно, кто-нибудь пытался на мост выйти?
— Я другую байку знаю, — сказал земляк тихо, — про чернобыльское облако. Слышал такую?
Вадим кивнул. Да, кое-что он слышал.
В восемьдесят шестом, когда рванул реактор, родители хотели отвезти его к бабушке, подальше от Чернобыля. Про радиацию тогда толком ничего не было известно, масштаб катастрофы осознали много позже. Но Тульская область, в любом случае, казалась безопаснее близкого к Припяти Киева.
Буквально в последний момент шестилетний Вадик сильно заболел. Врачи констатировали отравление, никак не связанное с чернобыльской трагедией: мальчик попросту напился чернил. Вместо любимого Плавска он попал в больницу, о чем горько сожалел. Пока ему не рассказали про облако.
Информация эта не была официальной, но люди говорили вот что.
В начале мая восемьдесят шестого северный ветер понес на Москву «украинское облако», и, дабы остановить его, Горбачев распорядился выслать самолеты со специальными реактивами, что в майские праздники делают чистым небо над Красной площадью.
Самолеты встретили опасное облако в 240 километрах от столицы и осадили его. Дождь выпал над Плавском.
«В газетах не писали? — невесело усмехались местные. — Да ведь информация засекреченная!» Правда это или вымысел, сказать сложно, однако доподлинно известно, что смертность в городе Плавске увеличилась в разы, так что пришлось открыть новое кладбище, которое стремительно разрослось в начале девяностых.
— Слышал, — подтвердил Вадим, — моя бабушка умерла от рака печени, а тетка — от рака груди. Двое друзей детства от белокровия скончались. Я верю, что это были последствия того дождя.
— Рак, — прогудел земляк из-под шарфа, из глубины своего тщедушного тела. И уставился в окно.
Вадим тоже замолчал, бросил взгляд на часы.
Стрелки не двигались.
Он постучал по циферблату и подумал: «Странно, мы едем уже минут двадцать, а я не заметил, как проехал Горбачево».
Горбачево было последним населенным пунктом перед Плавском.
Повисшая в салоне тишина давила на Вадима, и он включил радио. Запела Чичерина.
— Что за черт, — вслух пробормотал Вадим, вглядываясь в мелькающие за окном стволы деревьев. Лес не заканчивался, напротив, он стал еще гуще и вплотную подступил к трассе. Автомобили проносились мимо «шкоды» и исчезали, поедаемые дождем.
«От Черни до Плавска — четверть часа езды, почему же мы до сих пор не приехали?» — размышлял Вадим.
Песня закончилась, в салоне раздались колокольные перезвоны, и густой дед-морозовский голос торжественно произнес: