Не было ни криков, ни воплей (если не считать Сташевского), не было чего-то похожего на изнасилование. Просто жуткая ночь под злободневную песню «Любовь здесь больше не живет». И вдруг крик:
– Ах ты, сука!
И хлопок. Будто в ладоши кто ударил.
– Держи ее!
Дверь с хрустом открылась, стекло дождем высыпалось на траву. Девушка, раня руки, выползла из машины. Она почему-то была в моей куртке. Когда девушка поднялась в полный рост, я увидел у нее в руках нож. Небольшой выкидной с какой-то бредовой картинкой на черных пластмассовых щечках, туристический. Я всегда его брал с собой. Вот и в ту ночь он оказался в кармане куртки.
– Не подходите! – взвизгнула девушка.
Я посмотрел на ту девицу, из прошлого, а потом на эту, что пришла напомнить о себе. Мне стало жутко. Я все еще не помнил, как ее зовут, но я знал, что девушки… Той, с ножом, сейчас не станет, а этой, что так крепко держит меня за руку, уже нет в живых.
– Не трогайте ее! – крикнул я и вырвался из хватки попутчицы.
Они не остановились, они просто не услышали меня. Петруха озверел. Санька вывалился из машины вслед за Петрухой. Он матерился, что тот сапожник. Я их, надо признать, такими видел впервые. Словно два хищника, они загнали добычу и собирались…
– Не подходите! – вскрикнула девушка. – Я убью себя. – Она приставила клинок к груди и надавила на рукоятку с такой силой, что джинсовая ткань не выдержала и разошлась.
Я дернулся в сторону девушки и каким-то образом оказался у нее за спиной. Попутчица что-то крикнула мне, я ей ответил, мол, это надо остановить, но озверевшие друзья нас не видели и не слышали. Их целью была девушка с ножом. И тут произошло то же, что и за год до этого. Только тогда я пьяный спал у воды, а теперь, выходит, и поучаствовал. Девушка как будто испугалась чего-то за спиной и вдавила нож в грудь. Ее ноги подкосились, и она осела на землю.
– Черт! – взвизгнул Санька. – Петруха, что это?!
– А ты что, не видишь?! – заорал на него Петька. – Эта дура себя зарезала!
– Она что, чокнутая?!
– Какая теперь разница?
Петруха подошел к девушке и присел рядом. Ее рука все еще сжимала рукоятку туристического ножа. Петр разжал ее пальцы и посмотрел на черную ручку.
– Слушай, а чей это нож?
– Ну ты и придурок! Какая разница, чей это нож? – Санька едва не плакал.
– Это ты придурок! Ты ее убивал?
– Что ты такое говоришь? – Санька всхлипнул. – Я ее не трогал…
– Трогал или не трогал, следствие разберется.
– Какое следствие!
– Вот и я о том же. – Петруха резким движением вынул нож и, не задумываясь, бросил его в пруд. – Нож этот, скорее всего, Семы. Найдут его менты и выйдут на нас…
– Ну и пусть, – как капризный ребенок, произнес Санька. – Пусть! Мы же ее не убивали!
– Поздравляю. Но беда в том, что знаем об этом только мы с тобой.
Саня совсем скис, я его таким не видел. Вечно улыбающийся заводила теперь походил на хнычущего мальчишку, потерявшего редкую почтовую марку.
– Что нам делать?
– Брать Сему за жабры и обратно на свадьбу. Там все в говнище, прибьемся к кому-нибудь. Брательник потом под страхом смертной казни будет утверждать, что мы с ним всю ночь провели.
Елкины, да так все и вышло. Я проснулся на диване в пристройке. Замерз, как бобик, про девушку вообще забыл. Я спросил о ней лишь через пару дней, когда мы возвращались домой. Я вспомнил о ней… черт! Как бесчеловечно! Я вспомнил о ней только из-за куртки. Пятно на рубахе я так и не отстирал, вот и хотел закрыть курткой.
– А че, она так в моей куртке и слиняла? – спросил я.
– Ага, – наперебой закивали друзья-сволочи.
– У тебя хоть там в карманах документов не было? – спросил вдруг Петруха.
Вот тогда-то и надо было понять. Елкины, куда ж мне? В карманах, кроме ножа (да и он там оказался случайно), ничего не было. Я ж куртку-то только на свадьбу впервые надел. Модник, елкины. Надел, это еще громко сказано. В руке протаскал, да она на стуле провисела, а потом вот и девице сгодилась под дождем, значит. Расстроился я, конечно, маленько, но не побежишь же по деревням в поисках рыжей девицы в цветастом сарафане и моей куртке. Махнул я тогда на это рукой, от жены так и так влетит, куртка просто до кучи будет.