Когда я добегаю до поместья, прозрачные капли дождя смешиваются, сплетаются и превращаются в маленькие бомбы, сталкивающиеся с разгоряченной землей. Пар тягуче поднимается до щиколоток. Я рассекаю его, разрываю дымчатое покрывало и уже скоро скрываюсь за широкими, дубовыми дверями дома.
- Кайман, что с тобой?
Мать оказывается рядом. Ее внешность – отражение моей души: острая, грубая и не цепляющая ничем удивительным. Она хватает меня за локоть и резко тянет за собой, из-за чего я спотыкаюсь о мокрый подол платья и пыхчу.
- Приехал Сэр Эмброуз. Приехала вся его семья, а ты позоришь меня – ей богу – что же с тобой не так, дикарка.
- Мама…
- Не произноси ни звука, Кайман. Не смей. Позови слуг и немедленно смени платье, бога ради. Иначе я не позволю тебе выходить из комнаты до следующего полнолуния.
Я послушно прощаюсь с мамой, опустив голову, плечи вниз, словно провинившийся каторжник. И во мне столько же милосердия, сколько в шипах розы – нисколько. Сейчас я шар из обиды и огня, который обжигает меня и портит, будто высасывает из души все то, что могло бы стать добрым или светлым. Я становлюсь темной рядом с матерью. Потому я провожу время с Аделиной, пусть и противоречу сама себе, пусть и завидую, и жду чего-то другого. О, боже. Кто я и что за мысли в моей голове? Что за мысли, желания? Чего монстр внутри меня добивается? Чего хочет? Я на перепутья добра и зла, света и тьмы, и я не знаю, что мне делать. Я разрываюсь на части и схожу с ума.
- Кайман, доброе утро, дорогая. – Отец встречает меня у центрального входа и тут же мрачнеет, увидев напухшие глаза и грязный подол платья. – Что произошло, время столь раннее, а на тебе уже лица нет.
- Мелочи, папа.
- Идем, я должен представить тебя семье Эмброуз.
- О, нет. Посмотри на меня, да, посмотри. – Я упираюсь отцу ладонями в грудь. – Не стоит. Не сейчас, правда. Дай мне несколько минут.
- Не накручивай себя. Семья Эмброуз – не те люди, оценки которых стоит бояться. Ты же знаешь, что они в нашем поместье только по приказу Сэра Темполтона. Иначе…
- Вы не переносите друг друга.
- Я не переношу их политику. А их лица – черты, с которыми можно смириться. Так уж и быть.
В холле, меж кресел и рядом с камином, нас ожидает трое мужчин.
Я не успеваю поправить юбку, встречаюсь взглядом с каждым из них и неожиданно каменею. Высокий незнакомец заставляет замереть меня, мое сердце, и даже время.
Я уверена, красота – это дар. Но иногда красота – еще и оружие, способное убивать лишь одним выстрелом, зато точным и беспощадным в самое сердце.
- Моя дочь, Кайман Прескотт, - говорит отец. Не пошевелиться. Я все смотрю в глаза молодому человеку, чей взгляд путешествует по моему лицу, и он улыбается и становится еще милее, мужественней и моложе. – Кайман?
- Да, добро пожаловать.
Мой голос сиплый.
- Столь юный цветок, как огонь, - говорит старший Эмброуз, его я уже видела как-то раз, когда проходила мимо кабинета отца, - вы совсем выросли, Кайман. Позвольте же и мне представить вам моих спутников, мой брат – Адриан, и мой сын – Сомерсет.
В росте мужчины – его очарование. В глазах – его сила. Я смотрю на сына Эмброуза и неожиданно понимаю, что больше не умею говорить, ведь никогда прежде мне еще не доводилось видеть того, что я вижу, и чувствовать того, что я чувствую.
Моя рука непроизвольно оказывается в его руке, а затем он подносит ее к губам и целует, не сводя глаз с моего алого лица. За окном полыхает молния, заставляет меня в ту же секунду вздрогнуть и ужаснуться, и я хочу извиниться за то, что не контролирую себя, но не могу, ведь это тайна. Ведь мои чувства – загадка, а мои силы – проклятие, о котором никто не должен знать. Это невыносимо и мучительно, но еще более невыносимо глядеть в изумрудные глаза молодого человека и представлять, как они смотрят в другую сторону. Пусть он всегда видит лишь меня и улыбается только мне.
- Удивительно, минутой ранее было так светло, - произносят его губы, - а теперь на небе не найти голубого просвета.
- Погода меняется.
- Как и все вокруг.
Завороженная и смущенная я стою неподвижно и жду, когда земля перевернется. Он – Сомерсет – отпускает мою руку, но не уходит. Следит за разговором, следит за тем, как я неуклюже кидаю в его сторону взгляды, и молчит, загадочно подергивая уголками губ. Я собираюсь спросить его, придет ли он к нам на ужин, посетит ли он бал, на который мне никогда не позволяли ходить, но застываю, услышав скрип дверей.
На пороге внезапно появляется Аделина. За ее спиной враждует ветер и ливень, а на ее лице горит яркий румянец, будто она только что пронеслась через весь холм нашего не столь маленького, старого поместья. Она делает шаг вперед, наступает на край подола и падает, изящно изогнув спину. В ту же секунду рядом со мной становится пусто.
Я оборачиваюсь, но больше не вижу его. И не чувствую.
Сомерсет оказывается рядом с моей сестрой молниеносно, протягивает ей руку и тут же замирает, едва она поднимает на него свои неестественно голубые глаза.
Нечто колючее трогает мое наивное сердце. Я гляжу перед собой, но не вижу ничего, кроме двух лиц, столкнувшихся в целом мире. Они не улыбаются, они не говорят. Они просто смотрят друг на друга, и меня накрывает волна из страха и отчаяния, размером с то небо, что еще совсем недавно подчинялось моим мыслям. Крик застывает на губах. Мне в тот же самый момент хочется раствориться, превратиться в пыль, но не стоять средь холла нагой и беззащитной, как обиженное дитя.
Сомерсет поднимает Аделину, не выпуская ее пальцев, не отрывая взгляда. Мокрые, золотистые локоны моей сестры касаются его ладоней и будто связывают его руки, крепко притягивая к себе в сети, в чары, о которых мне ничего неизвестно.
- Простите, - говорит Аделина. – Я слышала, что у нас гости, но не думала…
- Мое имя Сомерсет, - перебивает ее младший Эмброуз. Ее руку он не отпускает.
- Очень приятно, сэр.
- А вы?
- Представить меня обязан мой отец, простите.
Во мне не остается сил. Я отворачиваюсь и иду к противоположному выходу, горбя плечи и смотря куда-то вдаль, сквозь стены, сквозь колючую боль и горькую обиду. Никто не замечает, как я исчезаю. Никто со мной не прощается и никто не просит меня остаться.
Я выбегаю на улицу и поднимаю к небу голову. Я хочу кричать в него, но я молчу. Лишь смиренно принимаю то, что я обязана, и плачу.
Меня запирают в комнате. Я слышу музыку, доносящуюся из холла, и очень крепко прижимаю к груди колени. За окном бушует ливень. Отец не понимает, отчего погода так испортилась, а мать вспоминает обо мне, своих нервах и закрывает меня от глаз подальше, чтобы я не испортила ей вечер или жизнь. Моя белая накидка смята. Я беспощадно мну ее пальцами. Каждый раз, когда в сердце вонзает острая игла из ревности или обиды, на небе вспыхивает молния, и поместье содрогается от грома. Каждый раз я вздрагиваю. Печатаю о своих чувствах и вновь усаживаюсь на пол, сворачиваясь в клубок.
Хватит – вдруг шепчет голос в моей голове. Я встаю с постели и оказываюсь лицом к лицу с дверью, словно с огромным чудовищем. С детства меня запирали в этой комнате, и постепенно обычные предметы приобрели очертание монстров, не выпускающих меня наружу. Сейчас все иначе. Мне больше не страшно. Не страшно.
- Не страшно! – громко повторяю я, и тут же двери резко распахиваются.
Ветер порывисто откидывает назад мои огненно-рыжие волосы, я расширяю глаза и ошеломленно застываю. На что же еще я способна? Я должна это выяснить. Я больше не намерена прятаться в темноте, будто загнанное, дикое животное; не намерена бояться тех людей, что считаются моими родными. Я не пленница. Я свободная, и мне очень больно.
Спускаюсь вниз по лестнице. Накидка шелестит за спиной, свечи отражаются в моих глазах, а музыка становится все громче и громче, и громче. В холле люди танцуют, и нет ничего более правильного, чем танцы с человеком, который составит тебе отличную пару. Вы не стоите слишком близко, но вдруг оказываетесь друг к другу ближе обычного, и тут же ваши воспоминания сливаются, образуя единое, теплое одеяло из чувств и эмоций. Я никогда не испытывала ничего подобного, но читала об этом. Наверно, это очень приятно.