Я хочу повернуть в сторону зала, когда слышу знакомый голос. Голос Аделины, и в нем вдруг больше нет уверенности и прежней силы. Она пала перед ощущениями.
- Сомерсет, - шепчут ее губы. Я тут же проскальзываю вдоль коридора и оказываюсь перед раскрытой дверью. Щель позволяет мне увидеть растерянное лицо сестры и горячие глаза молодого человека. Он держит ее за руку – как совсем недавно – и не дышит, просто молча исследует ее взглядом, - это неправильно.
- Разве вам не все равно?
- Мой отец…
- Как и мой – будет против. Но это не имеет значения.
- О, имеет, право же, имеет! – Аделина касается пальцами молодого вытянутого лица младшего Эмброуза и судорожно выдыхает. – Вы должны уйти.
- Я не могу.
- Можете.
- Нет, Лина, я не посмею.
- Вы совершаете огромную ошибку!
- Ошибкой была вражда между нашими семействами. Ошибка в их ненависти и том презрении, которым они перекидываются из разных концов зала, будто фразами.
- Ваши слова, они обжигают меня, Сомерсет, - Аделина вырывается и идет в другой угол комнаты, сжимая пальцами платье. Во мне же бушует странное ощущение, словно я пребываю во сне и одновременно участвую в заговоре. Растерянная, покрасневшая я стою молча и смотрю вперед, скрывая за тихими вздохами рыдания, рвущиеся из груди. – В вас говорит предубеждение и наивное желание принять ложь за правду. Мой отец никогда не простит мне общения с вами, никогда.
- Наше общение отдельно от их политики.
- Но мы часть нашей семьи.
- О, какой же вздор! – Сомерсет дерзко отбрасывает с лица волосы. – Мы не обязаны повторять ошибки своих отцов. Их удел – вражда, но не наш!
- Каков же наш удел?
Молодой человек не произносит ни звука. Он подходит к Аделине и дрожащими не по годам руками касается ее лица. Девушка вздрагивает.
- Перестаньте, Сомерсет, прошу вас.
- Я не в состоянии от вас оторваться, моя милая Лина.
- Не надо, - девушка пытается опустить его руки, но не находит в себе сил. – Когда-нибудь вы забудете обо мне, и каждое мое слово сотрется из ваших мыслей. Я обещаю.
- Сотрется из моих мыслей? О чем вы? Теперь вы и есть мои мысли. Каждая мысль. Вы вторглись в мою жизнь и изменили все, даже меня.
- Нет, не говорите так.
- Я ослеп, Аделина. Я больше ничего не вижу. Только вас.
Скупая слеза катится по моей щеке, и в состоянии полнейшего опустошения и той самой боли, что разрывает на тысячи частей, я смотрю, как Сомерсет целует мою сестру и обнимает, прижимая к себе неопытно, но горячо, будто она и, правда, его свет и спасение. Будто она – его все. Я отворачиваюсь. Хватаюсь пальцами за рот и крепко закрываю глаза. Мне кажется, что сегодня меня лишили последнего, что имело значения. Во мне давно нет света, лишь иногда он мерцает, скрывая шрамы и ту обиду, что клокочет в груди. Но на сей раз во мне осталась темнота. Она пускает клешни к сердцу и сжимает его так неистово и иступлено, что с губ едва не срывается вопль.
Ненавижу. Ненавижу!
Окна внезапно разом распахиваются. Звучит раскат грома, и необузданные порывы ветра врываются в поместье, сметая на своем пути преграды.
Прислуги пытаются захлопнуть рамы, им удается только с третьего раза.
Смотрю себе за спину и вижу сестру. Она испуганно следит за тем, как Сомерсет придавливает ладонями окно. Его красивое лицо мокрое от дождя и пота. Они так заняты друг другом, что не замечают меня совсем рядом, всего в нескольких метрах.
- Я могу позвать прислугу.
- Не вздумайте, Лина. Я не хочу делить вас с кем-то еще. – Наконец, закрыв окно, он поворачивается к девушке и расслабляет плечи. – Вы должны довериться мне.
- Я и так верю вам, Сомерсет.
- Тогда давайте сбежим.
- Бежать? О чем вы. Это невозможно.
- Возможно, и не спорьте. Борьба с чувствами тщетна. Мне предстоит или сразиться с вашим отцом, или украсть вас, заручившись вашей поддержкой.
- Вы одержим идеей.
- Я одержим вами.
- Прекратите, мне не нужны ваши громкие слова. Они беспочвенны и глупы, им нет ни объяснения, ни причины. Вы говорите, что готовы сбежать, но вы меня едва знаете!
- Я знаю о вас все, я наблюдал за вами целый день, Лина, и я готов наблюдать целую вечность. Не бойтесь. Вы просто должны взять меня за руку, и наша жизнь изменится.
Она не посмеет – думаю я. Даже вольный нрав и желание идти на поводу у чувств не перевесят родительского слова. А Аделина – примерная дочь. Она любит своих родителей так безмерно и послушно, что не сумеет воспротивиться.
Я слышу чьи-то шаги и тут же срываюсь с места. Оказываюсь в своих покоях и как ни стараюсь, не могу привести себя в чувство. Окна распахнуты, ливень врывается внутрь и падает на мое лицо, перекошенное от гнева и ядовитой обиды. Они не убегут – говорю себе я. Они не посмеют – вторю и плачу. Но истина такова, что против любви одно лишь средство. И оно непременно убьет их, если чувства искренни.
Ненавижу – все повторяет голосок в моей голове. Ненавижу их всех.
Я сажусь на пол, гроза сверкает перед глазами, в моих глазах, и ветер подбрасывает мои рыжие волосы из стороны в сторону.
Я пытаюсь стать доброй и вспомнить о той стороне моей души, что блистала светом. Но я больше не нахожу ее. Теперь единственное, что пылает во мне – обида и огонь.
- Ненавижу, - шепчу я и резко зажмуриваюсь. Мне больно.
ГЛАВА 5. СОМНЕНИЯ.
Я вслух усмехаюсь и тут же замечаю недовольное лицо мистера Цимермана.
- Что?
- Удивительное равнодушие ко всему, что обычно трогает сердце.
- Вы уже говорили нечто подобное.
- Тебе не жаль?
- Кого? – вскидываю брови и на выдохе поправляю волосы. Мы разговариваем уже больше часа, и кого мне и, правда, жаль, так это потраченного времени. – Кайман, или как там ее, сдала влюбленную парочку. Парня убили. Все очень просто.
- Аделина – твой предок.
- Даже смерть Колдера не затронула мою темнейшую душу. Неужели вы думали, что я расплачусь по праху пра-пра-пра-прабабушки? Надеюсь, у истории есть кульминация? Я так и не поняла, причем тут печатная машинка.
- Сомерсета убили, Аделина не знала себя от горя, а Кайман сходила с ума от вины. Единственное, о чем она могла думать – об искуплении. Печатная машинка – ее подарок Лине, чтобы та вернула Эмброуза.
- Вернула откуда?
- С того света, - пожимает плечами старик. Он подливает мне чай и откашливается, как ни в чем не бывало. Я же недоуменно распахиваю глаза. – Ну, хоть какая-то реакция.
- Вы шутите? Это же невозможно.
- У Кайман был дар. Она его использовала. Однако каждое наше действие оставляет свой след. Сомерсет открыл глаза, но его сердце так и не забилось вновь.
- И что это значит?
- Он потерял всякую веру, он больше не чувствовал и не дышал. Он превратился в монстра, которому даже время – не помеха.
- Я не понимаю. – Встряхиваю головой. – В этом нет смысла. Вы себя слышите?
- Сомерсет перестал стареть, Эмеральд. Кайман так сильно хотела вернуть его, что создала чудовище без эмоций и милосердия. Единственная его цель – власть. А печатная машинка исполнит любое его желание. С тех самых пор семьи Эберди и Прескотт всеми силами укрывают реликвию. А мой род – второстепенная ветвь по линии твоей бабушки.
Такое ощущение, будто во мне вот-вот что-то взорвется. Я резко подрываюсь из-за стола и всплескиваю руками.
- Итак, - мой голос нервный и сбивчивый, - вы хотите сказать, что мой предок, Лина, или как там ее еще называют, влюбилась в парня, которого по ее же вине и грохнули. Так? Ей было слишком паршиво, она напрягла свою сестру ведьму, и та сотворила волшебную машинку, способную исполнять любые желания.
- Пишущую машинку создал Пеллегрино Турри, но в целом, ты права.