- Постарайся уж.
Остаток дня чувствую себя лучше. Представляю, как сажусь за руль и вдохновляюсь на часы вперед. Осталось только выздороветь. Надеюсь, это не займет много времени.
В комнате вспоминаю про жесткий диск Колдера. Достаю ноутбук, флешку Саймона и сажусь на кровать, подперев спину подушкой. Поясницу то и дело сводит.
- Так, - открываю папки. Каждая из них названа по числам и месяцу. Изучаю первую: 12.09.1998 и натыкаюсь на короткое видео. Неужели еще одно послание? Открываю файл. Загорается экран, и я вдруг вижу молодого парня со жгуче-черными волосами. Глаза у него светятся, словно кристаллы.
- О, боже мой, - срывается шепот с моих губ. Касаюсь пальцами лица и ошеломленно замираю: это же отец, только семнадцать лет назад.
- Не знаю, что делаю, - говорит он в камеру и смущенно улыбается. Внутри у меня в ту же секунду завязывается тугой узел. Дышать становится так больно, что я отворачиваюсь и крепко стискиваю зубы. – Я решил говорить с тобой, Эмми. Говорить через камеру. Если честно, я надеюсь, что ты никогда не увидишь это видео.
Он откашливается. Скулы у него острые, а лицо совсем детское. Ни одной морщинки. Отец рассказывает про свою семью, про род Эберди и Прескотт. Говорит, у нас нет иного выбора, и мы должны разрешить то, что не разрешат другие.
Следующее видео датировано двухтысячным годом. Колдер включает камеру. Лицо у него в крови, и он смывает алые разводы какой-то тонкой тряпкой. Отец грузно и неровно дышит, но он не говорит ни слова о том, что ранен. Также смущенно улыбается. Признается, что видел меня на улице и извиняется за то, что не подошел.
Новая папка – новая дата. На этот раз 25.02.2004. На отце огромный, вязаный шарф, и он признается, что Морти умеет вязать. Почему-то я усмехаюсь. Колдер обещает попросить его связать мне свитер или перчатки на день рождение.
1.08.2007. Лицо отца совсем другое. Он жутко устал, щеки впали, а глаза не святятся. Колдер пытается улыбаться, но, когда говорит о Саймоне, о том, что я подарила тому после смерти его бабушки наручные часы Патриции, сникает. Сдавливает пальцами переносицу и неожиданно встает со стула. Я жду несколько минут, а когда отец возвращается он кратко и сухо пересказывает план Мортимера по захвату старшего сына Сомерсета и отключается.
Что его так расстроило? Почему он больше не захотел говорить?
Следующая папка – 10.04.2010. Волосы Колдера стали короче. Седина поблескивает на висках. Отец стал крупнее и серьезнее. Все также улыбается, но как-то через силу, будто чувствует себя обязанным говорить со мной легко, тогда как внутри все горит от усталости.
29.03.2013. Колдер переставил стол и говорит, что решился сменить обстановку. Хоть как-то разукрасить свою жизнь, пусть – как он выражается – и так эмоций хватает. С семьей Прескотт не удалось связаться. Отец нашел старый дом, в котором когда-то жили Аделина и Кайман, но так и не съездил туда: слишком далеко за городом в имении Форест-Хилл. Он осматривается и как-то странно хмыкает. Говорит, что сейчас у всего есть уши, даже у стен.
- Никому не верь, Эмеральд, - настаивает отец, - ты думаешь, люди вокруг тебя хотят помочь, но запомни: никто не действует ради чьей-то выгоды. Каждый сам за себя. Просто иногда цели бывают схожи. Но как люди работают вместе, так они могут и возненавидеть друг друга до безумия. Все в этом мире относительно, поэтому будь осторожна.
18.09.2014. Я включаю видео, вновь вижу лицо отца, слышу, как он говорит: привет, Эмеральд – и тут же захлопываю экран. Это то видео, где Эриния прострелила ему голову. Я не хочу его видеть. Ни сейчас, никогда.
Тяжело выдыхаю, протираю руками лицо и только сейчас понимаю, что дрожу. Отец записывал мне послания почти каждый год. Он думал обо мне, он следил за мной. А чем же занималась я? Ненавидела его. Люто и свирепо, будто он самый ужасный монстр, будто он тот, из-за кого ломаются жизни. Я ненавидела его и ослепла, не замечая звонков, не обращая внимания на подарки и странную тень, что следовала за мной по пятам. Я так погрузилась в себя и в свой ядовитый мрак, что упустила самое важное – его присутствие.
Резко подрываюсь с кровати и плюю на боль. Мне все равно, что грудь вспыхивает от ран, мне наплевать, что лицо горит от стыда. Я просто не знала. Я не знала! Я думала, отец бросил нас, потому что не захотел быть рядом. Я думала, он забыл про меня; думала, что я ему не нужна, и мама ему не нужна.
- Черт, - хватаюсь пальцами за волосы и откидываю назад голову, одолеваемая обидой и стыдом. Почему я такая? Почему я не умею любить, а только ненавижу? Он ведь был так близко, а я не видела. Колдер знал обо мне так много, в то время как я о нем – совсем ничего.
Выхожу из комнаты и иду на звуки музыки. Мортимер исполняет очередную унылую мелодию, а меня раздирает от ярости. Со мной всегда так. Я загораюсь и сжигаю все вокруг. Распахиваю дверь, вхожу внутрь и говорю:
- Он не должен был уходить.
Цимерман не прекращает играть. Переводит на меня взгляд и спрашивает:
- Кто?
- Отец, - обхватываю себя за талию и неуклюже покачиваюсь на носках. Мне так дико стоять здесь и говорить о своих чувствах, но я не могу молчать. – Если он любил меня, если он любил маму, то должен был остаться.
- У Колдера не было выбора, Эмеральд. Ты ведь знаешь.
- Лис и Терранс работают вместе. Они рискуют, но все равно держатся друг за друга.
- У Лис и Терранса нет предков, из-за которых появляется столько проблем. – Морти вздыхает и вновь смотрит на клавиатуру. Его плечи подрагивают в такт. Я же обижено мну перед собой пальцы и не думаю сдаваться. Подхожу к старику еще ближе.
- Мне наплевать, конечно, но, наверно, было бы лучше, если бы отец был честен и со мной, и с мамой. Мы бы избежали многих неприятностей.
- Тебе не наплевать.
- Морти, мне все равно.
- Дорогая, если бы тебе было все равно, ты бы не пришла ко мне. Ты бы посмотрела то видео и забыла о нем, как о страшном сне. Но ты здесь. – Цимерман, наконец, перестает играть. – Зачем притворяться? Колдер сделал тебе больно, но и ты позволила маме уехать. Разве это равнодушие?
- Нет, но…
Я вдруг запинаюсь. Гляжу в светло-голубые глаза Мортимера и растерянно отступаю назад. Внезапно мне становится очень обидно. Мозаика складывается в голове, и ничего не остается, кроме правды, режущей уши. Я спрашиваю:
- Откуда ты знаешь о том видео? – Покачиваю головой. – Мы ведь не говорили о нем.
Цимерман молчит. Не отрываясь, он смотрит на меня, а затем поднимается с кресла и виновато вскидывает подбородок. Что же он ответит? Какое придумает оправдание? Но он не спешит делиться своими мыслями. Мы долго стоим в тишине. И лишь через пару минут старик отрезает:
- Прости.
- Прости? – переспрашиваю я.
Все становится на свои места. Стала бы Эриния отсылать мне видео, на котором есть прямая улика против нее? Стала бы она оставлять жесткий диск, зная, что на нем столько информации о моем отце и о их с Морти планах? Нет. Блондинка не причем.
- Я должен был вернуть тебя. – Вновь нарушает тишину Цимерман. Гордо расправляет плечи и дергает уголками губ. – Я должен был привлечь твое внимание, дорогая.
- Не называй меня так.
- Эмеральд, мне очень жаль.
- Мне тоже.
Теперь ясно, откуда он знал о наручных часах; откуда у него столько информации обо мне и о Саймоне. Мортимер видел послания Колдера, которые предназначались мне. И он воспользовался ими, как очередным оружием. Я разворачиваюсь, чтобы уйти.
- Эмеральд, постой, - просит он, но я не замедляю шаг. – Послушай, ты должна была узнать, за что борется твой отец. Также ты должна была узнать, как он умер. Я знаю, нет ни грамма совести в моем поступке, но я просто открыл тебе глаза на правду, и ты пришла, ведь не могла остаться в стороне.
- Ты обманул меня.
- Я не хотел обижать тебя.
- Меня нельзя обидеть. Я ничего не чувствую.
Старик остается позади, а я хватаюсь руками за талию и плетусь вперед, изнемогая от незнакомой обиды. Именно поэтому я ненавижу людей. Поэтому я не общаюсь близко. Они все только и ждут, когда предать или бросить. Более того, все они одинаковые. Поначалу у них добрые намерения, но затем открывается правда, и она – полное дерьмо.