— Я и так сказал слишком много, — промолвил Кен. — Вчера вечером. Наваб считает, что я испортил дело, и хочет, чтобы Хертер проучил меня. Обойдусь как-нибудь без этого. Поэтому мне надо мотать отсюда.
— Есть десятки путей, — сказал я, вглядываясь в полумраке самолета в лицо Кена. — Можешь морем, самолетом, даже поездом. В это время года тут можно сесть на самолет в любой момент.
— Да-да, — согласился он, то и дело затягиваясь сигаретой.
— Если хочешь, можешь нанять этот самолет, — добавил я. — Вот только топливо очистим. На это уйдет не много времени. А в воздухе мы можем переиначить, куда нам лететь — это на некоторое время собьет их с пути, если только это беспокоит тебя.
— Да-да, — повторил он. Кен выбросил окурок на бетон. — Спасибо, Джек.
Думаю, я справлюсь. Во всяком случае, спасибо тебе. Увидимся еще.
Он легко спрыгнул на землю и большими шагами направился к ангарам. Я наблюдал за ним через иллюминатор, пока он не скрылся из глаз. Потом я устроился на одном из двойных кресел и стал пускать дым под потолок.
В «Даке» чем только не пахло, но пока было прохладно. Солнце ещё не успелопрогреть его так, чтобы он превратился в раскаленную бочку. Через открытуюдверь совсем не поддувало. Клочьями висел табачный дым, запах которого смешивался с запахами самолета — запахом прежних грузов и пассажиров, бензина и масла, кожи и металла, и за всем этим ощущался острый собственный запах «Дакоты», который ни с чем не перепутаешь. Можно забыть запах и даже внешний вид десятка женщин, но этот запах остается в памяти навсегда. Иногда некоторые вещи настолько становятся твоими, что ты даже забываешь, что помнишь о них. Я сидел, неспешно покуривал и думал.
Микис со своим пистолетом в верхнем ящике письменного стола — это было одно, часть запутанной мошеннической игры, в которую тот играл на своем заваленном бумагами столе, пистолет же был символом удачи, талисманом двадцатого века. Кен с пистолетом — это было нечто совершенно другое, но что — я не мог понять.
Я кончил курить, вылез наружу и раздавил окурок о бетон. Подошел Роджерс с емкостью — отпиленным дном железной бочки. Он бросил эту штуку в тень и спросил:
— Чего это Китсон приходил?
— Попрощаться. Он отбывает.
Я поднялся по стремянке и начал выковыривать фильтр карбюратора. Наконец я извлек его и бросил Роджерсу, чтобы он промыл его. Потом через трубопровод подачи я откачал топливо так, чтобы избавиться от воды. Я пришел к выводу, что на очищенном топливе можно лететь, когда раздался голос Роджерса:
— Вон он, пошел!
Я взглянул из-под крыла. Маленький «Пьяджо» резво катился по рулежной дорожке, вздымая тремя колесами пыль и отбрасывая её винтом.
Я знал, что там никого, кроме Кена, нет. Он выбрал самый быстрый путь бегства отсюда, но зато такой, который обеспечит ему постоянный интерес к его личности со стороны наваба. Его бывшему хозяину, возможно, будет все равно, куда запропастился его пилот, но наверняка захочется знать, куда делся этот чертов самолет.
Я прошел к носу «Дака», чтобы посмотреть на взлет «Пьяджо».
Маленький «Пьяджо» пристроился за «Вайкаунтом» компании «МЕА», который ждал разрешения на взлет в начале полосы. И вот «Вайкаунт» стартовал, взял разбег и взмыл в чистое, почти безоблачное, небо. После его взлета Кен подождал секунд пятнадцать и пошел на взлет.
Маленькие «Лайкоминги» взвыли и, как только тормоза были отпущены, бросили машину вперед. Самолет оторвался от земли, не пробежав и двухсот ярдов. Двигатели ещё ревели во взлетном режиме, а пилот заложил резкий поворот вправо и сразу вверх, вопреки взлетной схеме аэропорта.
— Господи! — промолвил Роджерс.
«Пьяджо», продолжая поворот и медленно набирая высоту, прошел над диспетчерской вышкой и зданиями аэропорта. Совершив разворот на три четверти круга, Кен выровнял самолет и на высоте пятьсот футов прошел над ангарами и взлетно-посадочной полосой. Он прошел почти над самой головой у нас, и я мог прочесть номера на серебряных крыльях.
Один двигатель, похоже, барахлил. Вот он взревел, «выстрелил» пару раз, выпустив облачка дыма, и замер. Самолет резко наклонился в сторону замершего двигателя, потом выправился и начал медленно карабкаться вверх, уходя в сторону моря. Винт замершего двигателя ещё некоторое время медленно покрутился и остановился.
— Господи! — снова промолвил Роджерс.
Я бросился в самолет, пробрался в кабину, включил электропитание и радио и, пока приемник грелся, достал из рундучка наушники.
В боковое стекло мне был виден «Пьяджо», по-прежнему удаляющийся в сторону морского горизонта. Приемник заработал, в наушниках появился шум и треск. Голос на английском с акцентом обращался к «Пьяджо», но никакого ответа не получал.