В проеме появился темный силуэт волкодава — тот низко пригибал голову и дыбил загривок.
— Хаш! Иди на место, — велел ему Дымов и шагнул вперед. Ни одного шага назад теперь сделать было нельзя, волкодав расценит это как отступление.
Кобель ощерился, в темноте блеснули его белоснежные зубы — еще одна улыбка хаски. Хола остановилась позади него и тоже показала клыки. Хаски смотрела на Дымова в полном удовлетворении.
— Хашка, ты что? Хочешь, чтобы я тебя убил? — спросил Дымов скорей с горечью, чем с угрозой.
Собаки не понимают горечи. Они признают только силу. И волкодав весом в три четверти центнера — не легкая лайка, к тому же мертвая. К тому же нарисованная…
На стене кухни висели сковородки, но все как одна легкие, тефлоновые. Дымов любил старые добрые чугунные, и такая сейчас очень пригодилась бы. Он пошарил рукой по разделочному столу, но ничего тяжелого, конечно, не нащупал. Только подставку для ножей. Ножи у хозяев были отменные, из какой-то очень прочной стали, и Дымов взял в руку самый большой. Не хотелось защищаться ножом, лучше бы нашлось какое-нибудь другое, несмертельное оружие…
— Хаш, иди на место, — повторил он и сделал еще один шаг вперед.
Кобель зарычал — такой его рык Дымов про себя называл «тигриным»: Хаш приоткрывал пасть, как лев или тигр. И рычал не только на выдохе, но и на вдохе.
— Хашка, дурак… Я же тебя зарежу…
Рык стал еще громче, но волкодав немного подался назад. Для броска? Или от испуга? Дымов перехватил нож крепче и удобней, поставил ноги шире — Хаш запросто собьет с ног, если кинется. И галоши — нелучшая обувь для такого случая.
Дымов забыл о хаски, слишком велика была разница между нею и волкодавами. Он не ждал броска сбоку и не успел отдернуть руку, когда на кулаке, сжимавшем нож, сомкнулись неправдоподобно тяжелые челюсти — будто захлопнулся медвежий капкан с мощной пружиной. Хрустнули кости, нож со звоном прокатился по полу, а челюсти не разжимались. Хаш метнулся вперед черной тенью, закрывшей едва брезжащий из гостиной свет.
— По-моему, его нет слишком долго. — Человек в синем свитере привстал и прошелся перед столом. — Может, он там на суку повесился?
— Всего десять минут, — пожал плечами психиатр, глянув на часы.
— Да? Мне показалось — гораздо больше.
— Ну двенадцать.
— А во дворе камер нет?
— Есть. И в доме есть, только там электричество выключено. И к нам сигнал все равно не поступит, запись можно посмотреть только офлайн.
У волкодавов нет хватки, они рвут свою жертву короткими укусами, и зубы их пострашней, чем у бойцовых пород. Собачье братство? Союз собак против людей? А еще у волкодавов вес… Они ломают волков, как медведи, наваливаясь сверху. Говорят, силуэт волка запечатлен в генетической памяти волкодава; даже тот из них, кто никогда в жизни не видел волка, узнает его в один миг.
Бросок Хаша был точным и смертоносным. Клык вспорол глотку хаски, лапы толкнули вперед безвольное мертвое тело и пригвоздили к полу, переламывая ему позвоночник. И если бы это была не мертвая хаски, живой бы она не осталась.
Если бы это была не мертвая хаски, ее голова не оторвалась бы от тела с такой легкостью… Дымов с секунду смотрел на голову собаки, сжимавшую его руку мертвой — по-настоящему мертвой! — хваткой. В распахнутые глазки, полные холодной ярости. Он почти не ощущал боли — она существовала будто бы отдельно от него, как и страх. Умом понимал, что должно быть больно и страшно, но не чувствовал ни того ни другого.
А хаски продолжала улыбаться: рука Дымова сделала собачью улыбку только шире.
— Я начинаю думать, что твой хозяин был прав, когда выбрасывал тебя в окно… — усмехнулся Дымов и изо всей силы шарахнул рукой по разделочному столу. Пожалуй, это в самом деле было больно, соскользнувшие с ладони зубы пропороли глубокие борозды — голова прокатилась по мраморной столешнице и с тяжелым стуком упала на пол, в темноту.
В проеме, что вел в гостиную, стояла Хола, обнажившая клыки, и нацелены они были на мертвого мальчика, не давая тому шевельнуться. В тишине что-то часто капало на пол, и Дымов не сразу понял, что это кровь с его руки. Он обмотал ее кухонным полотенцем, которое сдернул с крючка по дороге в гостиную, — ему хотелось побыстрее сделать то, что следовало сделать с самого начала: пройти к черному ходу и дернуть рубильник.
Он думал, что свет избавляет от кошмаров, делает невидимое видимым… Он ошибся. Потому что, когда он вернулся к кухне, Хола так и стояла оскалившись, пристально глядя в пустое пространство перед собой. Довольный Хаш сидел посреди кухни и… улыбался. Только ничего странного или страшного в его улыбке не было — нормальная собачья улыбка.