Я почти заснул, когда услышал какое-то царапанье. Сверху, из-за потолка. Кто-то скребется. Пытается ко мне пролезть. Царапает перегородку.
Острый алкогольный параноид скребется, он.
Я заткнул уши ватой, вырубил телефоны и отключился.
Проснулся я совсем другим человеком. Бодрым, свежим и, что самое главное, никакого параноида. Посмотрел в ежедневник – важных дел по работе у меня не было. Разве что сгонять на Сухаревскую, проверить объект, раз уж я полон сил и свеж.
Ключи от машины я брать не стал – нечего поддаваться, нет параноида, нет огромных кошек и белых слепых птиц. Все это фуфло. И, чтобы всем это доказать, я смело пошел к метро пешком, даже зонтик не взял.
Около второго корпуса стояла скорая, полиция и кучка зевак. Я тоже подошел – я, знаете ли, очень любопытный. Пристроился в сторонке, слушаю.
– Это Васька, – сказала одна бабулька.
– Да ладно? – удивилась вторая. – Я же только вчера с ним на лифте ехала…
– Точно тебе говорю, Васька из сто девяносто седьмой. Кровищи там было – жуть. Михална говорила, что у нее даже с люстры капала.
– Неужели с люстры?
– Точно тебе говорю. Она и вызвала. Сидела, говорит, смотрела Малахова, а тут чувствует – что-то на затылок капнуло…
– Дела…
Я спросил:
– По пьяни пырнули, поди?
– Уж не знаю, по пьяни или нет, но дверь у него в щепки изрубили, я сама видела.
– Да ладно?
– В щепки. Топором или еще чем.
– Вот же, наркоманы! – сказала вторая бабулька и плюнула на асфальт. А первая повернулась ко мне и оценивающе посмотрела – не из этих ли я, не из наркоманов?
Я решил, что мне пора, и незаметно растворился в толпе.
Все-таки странные вещи происходят у нас в Медведково, думал я по пути к метро. И дело вовсе не в моем «параноиде». Объективно – странные. Голубь, птица, этот Васька из сто девяносто седьмой… Знакомое, кстати, число! Сто девяносто седьмая, второй корпус…
Ха.
Я же именно этот адрес написал нигерийскому адвокату – дом 6, корпус 2, квартира 197. Вот же блин!
Я пошел скорее, не слишком разбирая дорогу и не глядя по сторонам. Я все взвешивал – каков шанс, что эти два события не связаны? Какова, так сказать, вероятность?
У метро меня окликнули:
– Конастантина!
Я повернулся. Какой-то чернокожий парень с рекламками бежал ко мне, размахивал руками и кричал: «Конастантина!»
Этого еще не хватало. Я отскочил в сторону, а потом так припустил по лестнице вниз, как никогда не бегал.
Вроде бы оторвался. По крайней мере он не зашел ни в мой, ни в соседний вагон. Я сел и постарался отдышаться.
Так. Негр с рекламками назвал меня по имени. Это плохо. Но хуже, гораздо хуже то, что по адресу, который я написал нигерийским спамерам, убили человека.
Белая птица, опять же. Хотя она могла и привидеться. Все-таки два дня кутил… Но голубь-то! Голубя-то размазали!
Все это очень и очень скверно. И есть только один человек, который может мне помочь, – Чак Норрис. Шучу. Был у меня одноклассник, Соколов, – вот он может. Я с ним, правда, не слишком-то общался последние лет десять – ну а кому охота с действующим эфэсбэшником водку пить?
В общем, я вышел из вагона на «Проспекте Мира», потолкался на переходе – мало ли, вдруг негр все еще идет за мной. Потом доехал до Трех вокзалов – там всегда много народу, можно легко затеряться. Оттуда я и набрал Соколову.
– Здравствуй, Архангельский, – сказал голос в трубке.
– Андрюха, привет.
– Какие у тебя проблемы, Архангельский?
Я немного смутился:
– Откуда ты знаешь?..
– Да вы мне просто так не звоните – никто из одиннадцатого «А». Ни на день рождения, ни на Новый год, – усмехнулся Соколов.
– Ну… Извини.
– Закрыли тему. Так что у тебя?
– Ну как бы тебе сказать… Может, лучше встретимся? По телефону как-то не очень…
– Хорошо. Ты сейчас на «Комсомольской»?
– Откуда ты?.. – сказал я и подумал: «Ну что за нелепые эфэсбэшные понты – ну знает он, где я нахожусь, ну молодец».
– В общем, доезжай до Чистых, потом иди на бульвар. Не на тот, где Грибоедов, а в другую сторону, на Сретенский. И садись на пятую скамейку слева.
– А если там будет занято?
– Архангельский. Там – будет свободно.
– Андрюха, мне ствол нужен.
– Ты совсем страх потерял, что ли? Ты, вообще, в курсе, к кому обращаешься?
– Да мне особо не к кому…
– Ну ты дурак, Архангельский!.. Зачем тебе ствол?
Я рассказал про письма и про 197 квартиру. Даже про голубя и слепую птицу припомнил – на всякий случай.
– Так, – сказал Соколов, – интересные дела. Давай так. Мы посмотрим, что там у тебя за нигерийцы. А ты пока домой не заходи. И почту не проверяй. И ноутбук свой не трогай.
– И надолго это?
– Скажем… Скажем, неделю.
– Да ты офигел!? Мне ж работать надо! И куда я денусь на неделю?
Соколов вздохнул, полез во внутренний карман пиджака и протянул ключ:
– Есть квартирка в Бутово. Пока свободна. Только не засри.
– Конспиративная?
– Да я тебя умоляю. Квартира моя, жильцы позавчера съехали.
Боже мой, какая же тоска в этом Южном Бутово!.. Унылая квартира в унылом П-44. Унылый бульвар унылого Дмитрия Донского. Даже в Интернет не выйдешь – Соколов запретил. Даже виски нормального не выпьешь – просто потому, что нет. В Медведково осталось. Старым знакомым не позвонишь – Соколов отобрал телефон «для исследования».
Нет, я так не могу. Я так сдохну. Я взял куртку и уехал к черту из этого Южного Бутово – в какой-то клуб в центре. Взял там приличного вискаря, орешков и, наконец, расслабился.
Вскоре на стул рядом со мной села брюнетка в узких джинсах и белой футболке. Вообще, женщины ко мне так и липнут, и эта – не исключение.
Я предложил ей выпить.
– А что у тебя есть? – томно сказала она.
– Здесь – старина Джонни, а у меня дома – бутылка черного Боумора или платиновая Эль-Тероса – на выбор.
– В таком случае начнем с Джонни.
Она взяла у меня из руки бокал, отпила, повернулась к бармену и подняла вверх два пальца.
– Мне тоже двойной! – кивнул я.
Старина Джонни Уокер нас не подвел – вскоре мы уже загружались в такси, совершая при этом весьма неприличные действия. Что уж там говорить, ради неприличных действий я и смылся из Южного, чтоб ему пусто было, Бутово!
– Куда едем? – не поворачиваясь, спросил водитель.
Вот! Куда едем-то? В Бутово, где унылое все и пустая квартирка в П-44, или… Черт, она ведь ждет от меня элитного бухла, по лицу вижу – ждет. А Соколов запретил в Медведково ездить. Но сам при этом в своей хваленой квартирке даже одеколона не оставил. А, ну его в баню, чекиста проклятого.
– Проезд Шокальского! – крикнул я и полез к брюнетке под футболку.
В замочную скважину я попал раза с пятого – брюнетка к тому времени висела на мне, обхватив руками и ногами. Она совершенно аморально облизывала мое ухо и наманикюренными ногтями рвала мне куртку на спине.
Наконец дверь щелкнула и открылась. Мы зашли. Я попытался на ощупь найти полочку для ключей, брюнетка елозила по мне и постанывала.
Ключи скользнули мимо и упали. Громкий «бдзынь!» разнесся по всей квартире и словно бы вывел меня из транса.
Я почувствовал странный, чужой запах – моя квартира пахнет не так.
– Не включай свет, – сказал я и поставил брюнетку на пол, – подожди меня в ванной.
– А ты фантазер! – сказала она и провела ногтем по моей щеке. – Ладно, неси уже свой черный Боумор. Я пока подготовлюсь.
Я взял длинный железный рожок для обуви и вооружился им, как мачете. В квартире – в моей квартире! – что-то происходило, пока меня не было. И вряд ли что-то хорошее.
Я прокрался в гостиную – окно открыто настежь, а ветер колышет занавески. С улицы проникает свет фонарей и холодный воздух. В центре, на моем постаменте для чайной церемонии (на котором обычно пили вовсе не чай), лежит кучка какого-то мусора. Горелые листья, перья. Я осторожно понюхал кучку – да, запах идет именно от нее.