— Да, — протянул Кордовер, — вот это влипли.
— Ну, ладно, — сказал Куэйл. Мы должны их обнаружить каким-то образом. Я думаю, что между этим происшествием и вечером у м-с Мильтон существует какая-то связь. Что ж, нам придется действовать очень быстро. И если придется, то мы будем в достаточной мере жестоки. Послушайте, Сэмми… — И он низко пригнул голову к столу.
Керр шел по Пикадилли. Было около полудня, улицы кишели народом — разношерстной публикой, которую занесла в Лондон война. Но Керр ничего не замечал вокруг себя. Он испытывал что-то худшее, чем просто раскаяние, скорее он чувствовал себя как человек, который должен сам себя приговорить к смерти.
Он вспомнил разговор, который состоялся у него два часа назад с Куэйлом. До этой минуты Керр задумывался над тем, как именно Куэйл отреагирует на его рассказ. Он боялся последствий этого разговора, потому что всегда ощущал внутреннюю жестокость и беспощадность Куэйла. И поэтому был страшно удивлен тем, как Куэйл воспринял его странный рассказ, так, словно бы даже и не удивился. Он сказал ему только одно. Небрежно так заметил:
— Разумеется, это довольно неприятно для Вайнинга и тех людей, которые уже там. Я не могу помешать Вайнингу уехать, он должен отбыть сегодня же утром и быть во Франции сегодня ночью. Все, что я могу, — это послать дубликат списка, который я вам вручил, и от всей души надеяться, что ваша дама не сумеет почему-либо достаточно быстро переправить этот список своим друзьям. Если это все же ей удастся, то будет очень плохо нашим людям. Вы ведь знаете, что именно сделают с ними, не так ли?
Керр свернул на Беркли-стрит и с горечью подумал, что при обычных обстоятельствах он непременно придумал бы для Сандры какую-нибудь историю, объясняющую его долгое отсутствие. Но сейчас он вовсе не хотел ей ничего объяснять. Он был полон такого отвращения к самому себе, что вовсе не в силах был поддерживать разговор с кем бы то ни было. Больше всего ему хотелось бы перестать думать вообще.
Куэйл сказал ему:
— Вам лучше взять отпуск на несколько недель, Рикки. Потом я найду для вас дело.
— Это очень порядочно с вашей стороны, Куэйл. Я-то уже решил, что вы дадите мне после этого отставку. Мне бы этого очень не хотелось.
Куэйл внимательно посмотрел на него и сказал:
— О, со временем вы сможете оправдать доверие. Говорят, подобные случаи служат нам хорошим уроком. Может быть, и вы чему-нибудь научитесь после этой истории. Но только, — он улыбнулся Керру и продолжал: — Только не споткнитесь больше. Во всяком случае, если такое с вами повторится, это будет для вас очень плохо. Я это могу вам обещать, Рикки.
Выглянуло солнце, день был холодный, но ясный. Беркли-стрит так и кишела хорошенькими женщинами. Одна из них рассмеялась коротким, волнующим смехом, звук этот звоном отдался в ушах Керра, и он почувствовал, что готов придушить женщину на месте.
Он пересек Беркли-стрит, вошел в дом, поднялся на лифте на третий этаж, прошел по коридору и отпер дверь в свою квартиру. Обычно, возвращаясь домой, он испытывал радостное чувство полного удовлетворения, частью из-за того, что все здесь дышало присутствием Сандры.
Повесив пальто и шляпу, Керр прошел в гостиную. Она была пуста. Он прошел по комнатам, ища Сандру. Очевидно, ее не было дома, потому что она не откликнулась на его зов. Он медленно побрел к ней в спальню и сразу же увидел прислоненный к зеркалу квадратный конвертик. На нем стояло одно слово «Рикки».
Она часто оставляла ему записки на туалетном столике. И на этот раз, вероятно, сообщала ему, что ушла и скоро вернется.
С минуту Керр стоял с конвертом в руках, глядя в окно, потом медленно открыл его.
«Дорогой Рикки, вероятно, это письмо поразит тебя. Но думаю, что удар не будет для тебя слишком жестоким, да и вообще-то я вряд ли способна причинить тебе настоящую боль.
Разумеется, поскольку ты такой же, как и остальные мужчины, гордость твоя будет уязвлена. Но, Рикки, моя гордость страдала намного больше, чем твоя, все это время, так что нам, пожалуй, не стоит считаться.
Я ухожу от тебя — и не потому, что мне надоело или потому, что чувствую себя несчастной — хотя, правду сказать, я испытывала и то, и другое за последние три-четыре месяца. И не из-за твоих странных отлучек из дома, которые ты всегда объяснял мне так небрежно, словно они не имеют ровно никакого значения, а иногда и так глупо, что мне даже казалось, ты не удосужился хотя бы придумать порядочную ложь. Я ухожу потому, — хочешь верь, хочешь не верь, — что я сильно влюблена. Он вовсе не похож па тебя, но я люблю его, к тому же не думаю, чтобы я значила для тебя так много, чтобы ты стал искренне переживать мой уход. Не знаю, что ты решишь предпринять по этому поводу, но надеюсь, что ты поставишь меня в известность о своих намерениях.
Только не думай, что это мое дурачество или каприз, не впадай в ошибку. Потому что на самом деле все это очень серьезно.
Всего тебе наилучшего, Рикки. Мы все же были очень счастливы вместе когда-то. Очень жаль, что все обернулось вот так, не правда ли?
Сандра.
P. S. Кстати, ты, конечно, имеешь право узнать, что этот человек — Мигуэлес.»
Керр свернул письмо и сунул его в карман. Он медленно прошел в столовую, налил себе большую порцию виски с содовой. «Говорят, — думал он, — всегда случаются три неприятности подряд. Что ж, если это правда, то хотел бы я знать, что со мной еще должно случиться. Ей-богу, мне просто необходимо это узнать поскорее, потому, что если третья будет такая же, как две первые, то не очень-то хорошо мне придется…»
Представляем вам Шона Алоиза О'Мару. Если на это потребуется некоторое время, то не беда: сейчас самое время с ним познакомиться.
Он высокий и огромный. Весьма смахивает на быка, но если вы вглядитесь в его лицо, то сразу же будете очарованы, ибо в нем таится все обаяние, присущее определенному типу ирландцев.
Мистер О'Мара считал, что мир превосходно устроен. В любое время суток, в любую погоду этот мир его вполне устраивал. Он находил очаровательными всех без исключения мужчин и женщин во всем мире. Особенно ему нравились мужчины, и если случалось так, что один из них его не устраивал, то мистер О'Мара быстро находил способ уладить это небольшое недоразумение. Он обожал женщин. Точнее сказать, он обожал всех женщин в целом, был готов обожать какую-то отдельную женщину, если она соответствовала определенным стандартам, и мог быть совершенно беспощаден к любой женщине, если того потребуют обстоятельства, ничуть не меньше, чем ко всякому мужчине.
Глаза у него были ярко-синие, на круглом лице играл великолепный румянец. У него были чудесные усы, а светлые волосы лежали над высоким умным лбом такой густой волной, что им могла позавидовать любая женщина. Мистер О'Мара был необыкновенно способный человек, один из тех людей, которые умеют делать все на свете.
Он играл на пианино, отлично скакал на лошади, был хорошим стрелком, умел ходить под парусом. Он говорил на бесчисленном множестве языков, хотя об этом очень мало кому было известно. Умел со вкусом одеваться, и костюмы его как нельзя больше соответствовали его яркой индивидуальности. У него был ум быстрый, холодный, иронического склада, который понимающие люди называли аналитическим, и он чрезвычайно ловко управлялся с пистолетом.
Мистер О'Мара был вполне способен вас очаровать, есть и пить с вами за одним столом, играть с вами в карты, выигрывать у вас деньги, клясться вам в верной, искренней дружбе, а потом преспокойно убить вас, и все это со своим обычным бесстрастным чувством полного удовлетворения, которое проистекало из того факта, что мистер О'Мара искренне считал, что все, что он делает, совершается на благо человечества и его собственного благополучия.
Если учесть все сказанное выше, то станет очевидно, что мистер О'Мара как нельзя лучше подходил для работы у Куэйла. Он и на самом деле был лучшим работником Куэйла, который обладая исключительной интуицией и умением разгадывать самые сложные характеры, очень скоро разобрался, что именно представляет собой О'Мара. Главным в нем было то, что он был способен с беззаветной преданностью служить своему руководителю, который был не менее блестящей личностью, чем он сам, и еще он отличался неукротимой ненавистью к германскому и японскому нацизму.