— Михял тоже с нами пойдет?
Нора пронзила девочку взглядом.
— То есть вы его дома оставите или с собой возьмете? Ножки-то ведь у мальчика…
— Я не люблю его из дому вытаскивать.
— Что ж, вы его одного оставите?
— И не люблю, когда толкут воду в ступе и болтают пустое.
И, подняв лохань с грязной водой, в которой они мыли ноги, Нора открыла дверь и, кликнув фэйри «берегись», выплеснула воду за порог.
Глава 4
Ясень
— КТО ТАМ? Душа живая аль из мертвых кто?
Приоткрыв дверь бохана, Питер О’Коннор просунул голову под низкую притолоку. В руке он держал бутылку:
— Уже и неживой, до того в глотке пересохло!
Нэнс, кивнув, пригласила его войти:
— Ну, садись, Питер. Рада тебя видеть.
— Хорошо Мартина помянули. И ты свое кыне как красиво выводила, Нэнс!
Питер сел возле огня. Взяв грубо кованные щипцы Нэнс, выудил горящий уголек из очага и зажег трубку. «Да смилуется Господь над душами усопших», — прошептал он и сосал трубку, пока табак в ней не занялся и в воздух не поплыли кольца дыма.
— С чем сегодня пожаловал, Питер? Все плечо покоя не дает?
Питер покачал головой:
— Нет, плечо в порядке.
— Так что ж тогда? Глаза?
Когда мужчина на вопрос ее не ответил, Нэнс уселась поудобнее на своей табуретке и приготовилась терпеливо слушать.
— Сны мне снятся, вот что, Нэнс, — нарушил наконец молчание Питер.
— Да неужто сны…
— Не знаю уж, к чему бы они, — сквозь зубы процедил Питер. — И всё сильные такие.
— И что, донимают они тебя?
Питер глубоко затянулся трубкой.
— С тех самых пор донимают, как увидел я Мартина бездыханным на перепутье.
— Тревожные сны-то?
— Хуже некуда. — Питер поднял взгляд от огня, и Нэнс заметила, как потемнел он лицом: — Мерещится мне, будто беда на нас надвигается, Нэнс. Снится то скотина окровавленная, с перерезанным горлом, кровь на землю капает. — Он покосился на козу. — То будто тону я. Либо висельник привидится. А просыпаюсь точно от удушья.
Нэнс ждала, что еще скажет Питер. Но тот сидел молча, подтянув колени к самому подбородку, и Нэнс жестом показала на принесенную им бутылку.
— Так выпьем, что ли?
Вынув пробку, она передала бутылку Питеру.
Он хорошенько отхлебнул, передернул плечами, вытер рот.
— Крепкий потинь, что надо… — пробормотала Нэнс, в свою очередь приложившись к бутылке. И, отсев к огню, приготовилась слушать. Бывает, людям только и надо, чтоб их выслушали. Не торопя, в тишине, чтоб не было рядом разговоров, болтовни всяких там соседей. Ничего чтоб не было — лишь горящий очаг и женщина. Такая, что не вызывает желания. Такая, что не выболтает подружкам твоего секрета. Старуха, которая умеет слушать и знает толк в куреве и выпивке. Ради этого стоит постараться, выскользнуть из дома незаметно, пройти по парующим полям, мимо замшелых оград, чтоб уже под вечер навестить старуху в ее лачуге. Нэнс знала силу молчания.
В очаге горел огонь. Питер докурил трубку и выбил о колени. Они продолжали сидеть, время от времени передавая друг другу бутылку, пока в щель под дверью не поползла вечерняя сырость и не заставила Питера стряхнуть с себя оцепенение:
— А говорил я тебе про четырех сорок, которых видел, прежде чем Мартин отошел, помилуй Господь его душу?
Нэнс подалась вперед на табуретке:
— Нет, Питер, не говорил.
— Четыре их было. Это ведь смерть предвещает, верно? И огни тогда горели у твоей Дударевой Могилы. У круглого-то оплота. Вот тогда-то я первый сон и увидел.
— А я видела, как молния ударила в вереск на горе, — пробормотала Нэнс.
— В тот вечер, когда Мартин умер?
— В тот самый. И странным ветром потянуло.
— Это они повылазили! Добрые соседи! Думаешь, из-за них я и сны теперь видеть начал, да, Нэнс?
Нэнс коснулась рукой его плеча и на мгновение увидела хижину Питера, его узкую койку у стены, и как он долгие часы курит, боясь заснуть, а ночь обступает его со всех сторон.
— Ты в сорочке родился, Питер, так ведь? А значит, тебе дано видеть вещи, от других скрытые. Но все-таки, Питер, помни, что, если долго сидеть в темноте одному, и не такое примерещится.
Питер ковырнул в зубах грязным ногтем и хмыкнул:
— Да чего уж там, ей-богу… Пойду я лучше…
— Конечно, Питер. Иди домой.
Питер помог Нэнс подняться на ноги и подождал, пока она щипцами вытаскивала из очага горящий уголек и опускала его в ведро. Уголек зашипел и погас. Тогда она обтерла его краем юбки и, сплюнув на землю, протянула Питеру: