— Кто там? — спросила Нора. Голос ее утонул в громовом раскате. — Это ты, Нэнс Роух?
Гостья приблизилась к двери. Сунув голову под крышу, она стянула капюшон, приоткрыв лицо.
— Да, это я, Нора Лихи.
Молния осветила небо, и Нора увидела перед собой старуху. Женщина вымокла до костей, белые волосы облепили череп. Нэнс смаргивала падавшие со лба дождевые капли и шмыгала носом. Маленькая, сморщенная, с лицом скукоженным, как забытое осенью на ветвях яблоко. Из-под набрякших век глядели на Нору помутневшие от старости глаза.
— Сочувствую твоему горю.
— Спасибо, Нэнс.
— Конец земных печалей для Мартина.
— Да, это так.
— Теперь муж твой на пути истинном. — Губы Нэнс раздвинулись, обнажив редкие остававшиеся зубы. — Пришла узнать, не возьмешь ли меня плакальщицей. Твой Мартин был хорошим человеком.
Нора глядела на стоявшую перед ней мокрую насквозь Нэнс. Одежда свисала с ссошихся узких плеч, с суконных отрепьев капала вода, но держалась старуха с достоинством. Пахло от нее горьковато-остро. Мятой крапивой, подумала Нора. Или опавшей листвой. Так пахнут те, кто живет под пологом леса.
— Как ты догадалась прийти-то? — спросила Нора.
— Встретила нового священника на осле, настегивает животину, точно пыль выбивает. В такую слякоть разве что сам дьявол выгонит священника из дома. Или если кто при смерти лежит.
— Отец Хили, так его зовут.
— И мне открылось, что это муж твой Мартин. Упокой Господь его душу, — добавила женщина.
По спине у Норы пробежал холодок. Громыхнул гром.
— Открылось?
Нэнс кивнула и коснулась Норы. Пальцы ее были холодными и на удивление мягкими и гладкими.
Руки целительницы, подумала Нора.
— И ты отправилась пешком в такой ветер и дождь?
— Промыть дождичком голову никому еще не навредило, а для твоего мужа я бы и не то сделала.
Нора распахнула дверь, стряхивая с ног налипшую грязь.
— Что ж, заходи, коли пришла.
Когда вслед за Норой в битком набитой зале показалась Нэнс, все разговоры мгновенно смолкли. Все взгляды устремились к старшей из вошедших, которая, приостановившись в дверях и высоко подняв голову, озиралась вокруг.
— Спаси вас всех Господь, — сказала она.
Голос ее был слабым и хриплым от курева и прожитых лет. Мужчины почтительно склонили головы. Кое-кто из женщин придирчиво мерил взглядом старуху, примечая и испачканный грязью подол юбки, и пожухшее, потемневшее от старости лицо, и мокрый платок. Шон Лич сверкнул исподлобья глазами и отвернулся к огню.
Поднялся Джон О’Донохью, заполнив все пространство своим могучим телом кузнеца.
— И тебя да спасет Он, Нэнс Роух.
Он повел ее к огню, и мужчины поспешно потеснились, уступая место. Питер, не вынимая трубки изо рта, подвинул низкую скамеечку и усадил старуху поближе к очагу. Анья принесла ей воды — омыть ноги. Дэниел предложил Нэнс глотнуть потина и, когда она мотнула головой, пробормотал: «Да чего там разговору, всего капелька, воробышек в клювике больше унесет» — и сунул-таки ей в руки кружку.
Те, кто, увидев Нэнс, словно онемели, теперь, поняв, что старуху не прогнали, возобновили беседу. Лишь Шон и Кейт Линч, отступив подальше в темный угол и нахохлившись, наблюдали оттуда за происходящим.
Нэнс, протянув к огню голые ступни, попивала спиртное. А Нора, сидя рядом с ней и глядя на пар, поднимающийся от плеч старухи, чувствовала, как в животе все сильнее, все шире раскручивается спираль ужаса. Как узнала она, что Мартин умер?
Старуха глубоко вздохнула, поднялась и жестом указала на спальню:
— Там он?
— Там, — ответила Нора. Сердце ее трепыхалось.
Нэнс сжала в руках кружку.
— Когда исполнился его срок?
— Питер и Джон принесли его ко мне еще засветло. До вечера еще. — Нора не поднимала глаз. После ночной свежести духота в доме казалась нестерпимой и вызывала дурноту. Слишком много трубочного дыма. И шуму тоже чересчур много. Хотелось поскорее выйти, улечься в мягкую скользкую грязь и лежать там в одиночестве, вдыхая запах дождя. И пускай молния убьет ее своим ударом.
Нора почувствовала, как ладонь обхватили пальцы Нэнс. Так нежно, что стало не по себе. Она удержалась, чтобы не оттолкнуть старуху.
— Нора Лихи… Ты меня послушай, — зашептала Нэнс. — По каждому покойнику на земле горюет какая-нибудь женщина. Горюет в одиночку, и каждая по-своему. Но горе еще и в том, что не пройдет и года после похорон, и людям станет не нужно твое горе. Так уж ведется на белом свете. Люди вернутся к своим делам и заботам, к мыслям о себе. Заживут своей жизнью. Так что давай плакать по Мартину сейчас, пока они слушают. Пока им хватает терпения слушать.