Солнце встало в зените, и его свет омывал Степана, грел голову под скатанной шапкой. Тропе не было видно конца, она уходила вдаль, истончаясь и теряясь среди камней и обломков скал, а сами эти камни и обломки складывались в хаотичную мозаику, от которой рябило в глазах. От усталости возникало чувство, будто это не он сейчас шагает по горам, будто не его тело переставляет одну за другой натруженные ноги. Или будто это вовсе и не горы. Будто они появились не из недр самой земли. Будто все вокруг когда-то очень давно упало с неба. Будто кто-то рассыпал эти камни и скалы взмахом гигантской ладони. Рассыпал, чтобы скрыть что-то, таящееся внизу, под покровом земли. Чтобы спрятать что-то от чужих глаз.
С каждым шагом все тяжелее было дышать. Все больнее натирал плечо ремень винтовки. Все сильнее тянул вниз набитый рюкзак. Все жарче горели стертые ступни. Все бледнее и бледнее становились вымывающиеся мысли, прыгавшие где-то в глубине черепной коробки.
Что вообще произошло с Басурманом за эти два дня? Куда он забрел, когда ходил на разведку, и что там увидел? Почему он вернулся таким странным? Что это вообще было прошлой ночью? Действительно ли он пошел на север? Что стало с Басурманом? Почему он не храпел? Каким он вернулся? Что на самом деле изменилось в нем? Куда он пошел? Что на севере? Что с Басурманом? Куда он пошел? Свет. Что там на севере? Где Басурман? Ты видишь свет? Что ждет на севере? Что с Басурманом? Ты видишь свет? Что на севере? Он ответил нам. Что на севере? Мы не одни. Что на севере…
И когда все мысли, что одолевали Степана, сократились до одной короткой мантры, когда слова этой мантры потеряли смысл и стали просто набором букв, когда глаза покраснели, и веки опухли от заливавшего их пота, когда пересохшее горло болело от каждого вдоха, когда ток крови заглушил рокот ручья внизу – тогда Степан увидел первую вещь.
Это был ботинок. Коричневый кожаный ботинок. Мужской. Поношенный, но вполне целый. Он лежал посреди тропы, и вокруг не было никого, кто мог бы его оставить. Ни единого следа. У Басурмана такой обуви не было. Он ушел вообще без обуви.
Степан долго сидел прямо на тропе, курил и разглядывал ботинок. Смотрел, как по потрескавшейся коже ползает одинокая мошка, привлеченная запахом человеческого пота. Когда кончились сигареты, он поднялся, обошел брошенную обувь и продолжил путь.
Метров через сто он наткнулся на второй ботинок. Следом за ним – на куртку, а уже через километр вся тропа была усеяна одеждой так, что не было видно самой тропы. Брюки, свитера, кроссовки, туфли, женские блузки, футболки, нижнее белье – все многообразие одежды пестрело под игривыми солнечными лучами, сохло на камнях, и уже невозможно было ступить так, чтобы не поставить ногу на чью-то брошенную вещь.
А потом тропа забрала вверх и перевалила на другую сторону хребта.
Степан уложил рюкзак между камней, скинул карабин, дослал патрон, проверил запасной магазин в кармане и россыпь патронов в другом, вздохнул и крадучись стал подниматься, поминутно прислушиваясь.
Тропа сваливалась с хребта в цирк, окольцованный двумя пологими отрогами. Выходя на хребет, Степан сперва пригнулся, а затем и вовсе пополз по-пластунски, чтобы его силуэт не вырисовывался на фоне неба.
Барана он увидел сразу, как только выполз на вершину. Зверь стоял буквально в нескольких десятках метров ниже по склону, перетаптываясь на набитой лежке. Баран смотрел вниз, куда-то на дно цирка, но Степан и со спины понял, что это тот самый зверь, о котором говорил Басурман. Горделивый, крупный, тонконогий, с широкой грудиной, круглым налитым брюхом и толстой шеей. Оба его рога, покрытые древесной смолой, были обломаны на самом излете витков, но Степан и так видел, что барану, по меньшей мере, лет пятнадцать. Шкура его, в отличие от сородичей, была не бурой под цвет камня, а темной, как бездонное ночное небо. И на этой шкуре не было видно ни единой мушки, которые обычно кружат вокруг зверей жужжащим назойливым облаком.
Степан осторожно, стараясь не шуметь, подтянул винтовку и прижался щекой к прикладу, держа зверя на прицеле. Он ждал, когда баран повернется боком. Рано или поздно он повернется. Наверное, лежал после кормежки и услышал что-то внизу, вот и поднялся. Сейчас успокоится и будет укладываться обратно. Он обязательно повернется.
Баран пошел вниз по склону. Он шагал все быстрее и быстрее, а потом и вовсе перешел на бег и скрылся за складкой спуска. Степан выматерился, вскочил на ноги и побежал следом.