За нюхом наступил черед слуха: по шороху травы, хрусту веток и другим малозаметным человеку звукам собаки окончательно уверились, что к заставе приближаются чужаки. То есть, кто угодно, кроме их двуногих сослуживцев. И надлежало в таких случаях если не напугать супостатов; если не отогнать, то хотя бы предупредить своих — тех людей, что доверились им, что делили с бдительными созданиями пищу и кров.
Не подвели собаки и теперь… только вот вместо обычного в таких случаях глухого тревожного рычанья из их глоток вырвался истошный не то лай, не то вой. Выдался он столь громким, что вмиг поставил на ноги не только дозорного, но и двух его сослуживцев, чей черед тогда был отдыхать.
— Да полно вам, — беззлобно проворчал командир заставы, тщась успокоить собак… однако сам при этом не на шутку встревожился. Понимал, что зазря те бесноваться не будут точно — все-таки не подзаборные пустолайки. Ну а коли не зазря, коли четвероногие соратники так напуганы, значит есть чего опасаться и людям. Особенно если людей этих всего трое.
Первую стрелу дозорный поджег и выпустил в ночную темноту почти наугад — просто чтобы увидеть противника в предстоящей схватке. Огонек от стрелы получился слабый и нестойкий, он выхватывал из ночи лишь отдельные отрывки, как кусочки мозаики: иссохшие тела с облезлой кожей, лохмотья, костлявые руки и даже чье-то лицо, изуродованное до утраты людских черт. Однако и того хватило, чтобы подтвердить смутные опасения дозорного.
К заставе медленной и неумолимой поступью двигалась целая толпа.
— Д-демонова теща! — воскликнул страж, — да как же их много!
«…и как же мало нас!» — добавил он про себя.
— Залп! — коротко и привычно выкрикнул командир заставы, пытаясь не терять самообладания. Увы, «залп» вышел довольно жалким: три горящие стрелы, из которых цели достигли две. Третья упала на землю, подпалив сухую траву; на пути упырей вспыхнул небольшой костерок.
Живой человек хотя бы обошел его стороной — просто потому, что ощущения от прикосновения к огню обычно бывают не из приятных. Только вот упыри не были живыми людьми, и не были уже давно. Они шли сквозь пламя напрямик, напролом; не обращая внимания на уже горящих собратьев. И не сошли бы с пути, даже если б перед ними разверзлась пропасть.
А уж боль и страх… о, они были столь же чужды порождениям Тлетворного, как и все другие чувства. То есть, почти все — кроме ненависти к искоркам жизни рядом с собою; кроме этой безумной ненависти и желания непременно затушить их. Выровнять мир с собой, с воплощением смерти и эту смерть разносящим.
— За-а-алп!
На сей раз все трое выстрелили без промаха. Упыри вспыхивали словно факелы… и в свете этом идущая к заставе толпа оказалась даже больше, чем увиделось стражам вначале. Собаки уже изошли на визг и хрип, дрожа от ужаса; не выдержав, командир велел отвести их в караулку — небольшое каменное здание, формой похожее на невысокую башню. В схватке с порождениями Темного Мора четвероногая часть гарнизона все равно была бесполезна.
— Залп, демоны их подери!
Вообще, единственным средством, действенным против напасти из Лесного Края, оказался огонь. Тем более что горящие стрелы, говорят, немало поспособствовали разгрому самого герцога Оттара. Гореть (и, главное, сгорать), как известно, способны и живые, и мертвые. А вот от стали в сражении с упырями проку не было вовсе, и особенно в ближнем бою. В нем живой боец был обречен при любом раскладе — и даже если б ему удалось изрубить ходячие трупы в мелкие кусочки, а самому не получить и царапины. Темным Мором такой победитель заражался неминуемо, да и шансы самому стать упырем тоже были немаленькие.
— Залп! Да сколько ж вас там, сукины дети?
Упыри загорались и падали один за другим… но толпа не редела; она, казалось, даже не уменьшалась. В отчаянии стражи отступили к караулке, выставляя на пути мертвого полчища единственные, имеющиеся у них, укрепления — деревянные подпорки с заостренными кольями. Предназначались они, скорее, для того чтобы останавливать коней и телеги, и не могли служить серьезной защитой даже от хорошо вооруженной пехоты. Не задержали надолго эти ограждения и упырей: те разломали их на щепки за несколько минут.
— Залп… и в укрытие, — сказал командир, прежде чем все трое скрылись за дубовой дверью караулки.
— И? Что теперь? — вопрошал один из стражей в то время как упыри уже обступали караулку, тянули руки к двери и ломились в закрытые ставнями маленькие оконца, — так и будем отсиживаться? Как крысы?
— А что еще остается? — устало молвил командир, — отсиживаться и ждать… рассвета. Днем-то, говорят, эти твари поспокойнее…
Удар костлявого кулака; удар, что был бы нестерпимо болезненным для любого живого существа, почти пробил одну из ставен — на беду, ровно в том окне, что оказалось ближайшим к командиру. Тот испуганно отшатнулся.
— Хотя ерунда все это, — молвил он, опасливо косясь в сторону окна, — до рассвета еще дожить надо…
И, неожиданно даже для себя, сорвался.
— А ты-то сам что предлагаешь? — командир заорал, хватая строптивого стража за плечи и вцепляясь в них мертвой хваткой, — а? Что? Принимай командование на себя — я не знаю, что делать! Покажи… что ты не только ныть умеешь!
— Да к демонам твое командование! — рявкнул страж вырываясь, — ты понял? Я просто не хочу… чтоб эта погань дальше пошла. А она пойдет… Это тоже война… куда там Оттару, Оттар-то был — живой! И что предлагаю… я сделаю сам. Сейчас.
С этими словами страж схватил факел и потянулся к дверному засову — отворять. Почуяв близость живого тепла, упыри устремились к проему; собаки совсем сорвали голос от лая и в ужасе отползали вглубь комнаты, в самый темный угол. Не по себе сделалось и людям… но самого страшного в ту ночь все-таки не случилось.
Едва отворив дверь, с факелом в руке и мимоходом прихваченным коротким топором, страж ринулся в толпу, рубя и поджигая все вокруг. Причем себя заведомо обреченный герой не щадил тоже, стремясь обрести посмертный покой вместо рабства у Тлетворного. Товарищам оставалось лишь поспешно затворить за ним дверь и бессильно наблюдать, как и сам отчаянный страж, и толпа упырей превращаются в один исполинский костер.
В погребальный костер для павшего героя…
— Эх, надо бы родным сообщить, — проговорил один из двух живых людей, еще остававшихся на этой заставе. Проговорил вполголоса, тоном провинившегося мальчишки и опустив глаза.
— Ага, надо… демоны его подери, — зачем-то проворчал командир, — и без того бойцов не хватает…
Сказал он правду — горькую, но чистую. На границе с Лесным Краем становилось день ото дня неспокойнее: упыри лезли без устали, и все меньше оставалось тех, кто готов был встречать порождения Мора с оружием да в передних рядах. И еще меньше согласных жертвовать единственной своей жизнью. Не прельщали возможных добровольцев даже заработки… да и нечем, по большому счету, было прельщать. Уж чем-чем, а богатством графство Ульвенфест похвастаться отродясь не могло.
…двое стражей, коим посчастливилось уцелеть этой страшной ночью, не могли и подумать, что едва ли в сотне шагов от них в кустах притаился человек. Живой. И, скорее всего, единственный живой человек во всем Лесном Краю.
Вдоволь насмотревшись на штурм заставы толпой упырей, по достоинству оценив ярость и отчаяние стражей… этот человек счел, что хотя бы ночью к границе лучше не подходить. Ибо защитники оной в последнюю очередь заподозрят в очередном госте из Края живого. А значит, скорее всего, сразу пустят ему навстречу стрелу — не разбираясь и даже не особо приглядываясь.
Осознав это, столь важное для сохранности шкуры, обстоятельство, человек вздохнул и пошел искать место для ночлега.
Часть четвертая
Последний из живых
1
Что полагается победителю? Причем не победителю рыцарского турнира, а человеку, добывшему победу в войне; человеку, спасшему родной город, а то и всю страну. Баллады и легенды обычно сулят ему немало хорошего: и корону, и принцессу в жену, и прижизненный памятник на самой большой из городских площадей. Ну и, конечно, приятное дополнение в виде цветов, бросаемых под ноги победителя ликующей толпой.