И землю плавания твоего наполню кровью твоею до самых гор; и рытвины будут наполнены тобою».[12]
– Прелесть, – прошептала она.
Он улыбнулся:
– Это и у меня одно из самых любимых мест.
Она задала вопрос, который должна была задать. Целый день она промаялась, лежа на больничной постели и угадывая возможные ответы.
– Он мучился?
– Да, – ответил он и добавил: – Ужасно.
От этих слов по всему ее телу прошла теплая волна. Она почувствовала, как приподнялись кончики рта. Как она может не торжествовать, если этот враг повержен? Разве может сердце удержаться от радости? Прямо из души вырвалось:
– Спасибо, что ты сделал это для меня.
– Я сделал это для всех нас.
– А что Крис? Ты сделаешь это для нее?
– Сегодня я встречаюсь с ней, после того как у нее окончится смена.
– Она достойный человек, – сказала Анна. – Тебе захочется ей помочь.
– Расскажи мне о ней побольше.
Анна задумалась на некоторое время, потом сказала:
– Пусть она сама тебе расскажет.
– Хорошо, – согласился он. – Тебе еще что-нибудь нужно или хочется?
– Да. – Она мысленно старалась подобрать слова, чтобы высказать свою просьбу. Спрашивая, она призналась бы, что сомневается в правоте того, что ему предстоит, и произнесла: – Епитимьи.
Он откликнулся, как ей показалось, быстро и с натужной живостью:
– Ступай к своему приходскому священнику, когда выйдешь из больницы. Кто у них там сейчас? Отец Тимоти, да? Он хороший человек.
– Перестань. Знаешь же, что я отсюда уже никогда не выйду. – Она поморгала, справляясь со слезами. – Нам с тобой обоим жариться на электрическом стуле.
Он оглядел верх тумбочки, заметил пачку салфеток, подхватил ее и сунул палец в щель на крышке. Пусто. Швырнул картонку обратно на тумбочку, похлопал себя по карманам блейзера, вынул носовой платок и протянул ей.
– Я же говорил тебе: не надо беспокоиться о законе.
– Я не боюсь копов. – Подняв руку, она вытянула из его руки полотняный квадратик. – Я тревожусь о своей душе. О наших с тобой душах.
– Я не сделал ничего дурного. И ты не сделала ничего дурного.
– Мне нужна уверенность. Мне надо иметь чистый список, прежде чем я… – Она прижала платок к губам, подавляя подступившие рыдания. Руки ее упали на одеяло: одна с зажатым в ней платком, другая – с четками.
Оба расслышали дребезжание катящейся по коридору тележки. Она следила за его взглядом, устремившимся на дверь. Чем ближе становилось грохотание, тем больше напрягались у него мышцы на шее и на скулах. Каталка миновала дверь, дребезжа, покатила дальше, и он успокоился. «Мой герой и мой трусишка. Боишься, что кто-нибудь войдет и застанет нас вместе. Раскроет нас».
Он вновь обратился к ней:
– Порой сложно постичь, отчего происходят такие вещи. У медицины свои границы. Нам нужно знать, когда тихо уступить и предоставить все в Божьи руки.
Ну вот, залепетал, по одной таская из своего запаса утешительные заклинания. У нее таких ни одного.
– Пригласи священника, чтобы исповедать мои грехи. Я должна рассказать священнику.
– Береги дыхание. Сохраняй силы.
– Я не могу умереть со смертным грехом на душе. Мне уже никогда не увидеться с дочерью.
Властный голос изменился. Следующие его слова были произнесены умоляющим шепотом с негромким рыком:
– Анна. Я прошу. Образумься. Стоит тебе признаться не тому человеку – и он нас выдаст. Все рухнет.
Сдаваться она не собиралась.
– Если ты мне его не позовешь, это сделает Джерри. Сегодня вечером мне нужен священник, пока еще не поздно.
Он взглянул на часы, висевшие над кроватью.
– Уже поздно. – Взгляд скользнул по памятной доске рядом с часами. – Сегодня суббота. И сегодня выходной. – Сложив руки, он положил их на край кровати. – Я буду молиться с тобой, Анна. Тебя это устроит? Давай оба помолимся. – Он закрыл глаза и склонил голову.
Она кашляла, осеняя себя крестным знамением. Четки перекатывались в ее пальцах, а в легких перекатывалось дыхание. Анна Фонтейн подумала: «Все это ради моей дочки, и теперь мне никогда не быть с ней вместе».
Глава 9
Бернадетт поднялась с колен и села на скамью. Глядя прямо перед собой на мерцавшие впереди свечи, она делала глубокий вдох и медленный выдох. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Дыхательная гимнастика напоминала Бернадетт, что она – а вовсе не предмет, который она возьмет в руку, – управляет ее телом и чувствами. За рулем будет она, а предмет в ее руке станет попутчиком в поездке. Она будет наблюдать за тем видением, и в ее силах решить, когда ей достаточно и она насмотрелась. Езду она прекратит, выпустив из руки предмет. Потом настанет черед тяжкого труда: переработать увиденное, вычленив действия убийцы. Хотя загадочное проклятие видения наделяло ее представлениями, при анализе увиденного она полагалась на свои приземленные способности и полученные знания.
Опустив руку в карман, Бернадетт извлекла пакетик. Сквозь прозрачный пластик внимательно разглядела бело-золотую полоску металла с одиннадцатью крошечными бриллиантами. Некогда кольца на мизинцах предназначались для мужиков, не отличавшихся изысканным вкусом, но именно такие кольца стали покупать себе одинокие женщины. Назывались они «кольцами ДС», и носить их можно было на любом мизинце. Рекламу такого ювелирного изделия она видела и по телевизору, и в женских журналах. Звезды – актрисы и рок-певицы – унизывали ими себе пальцы. Большинство мужчин понятия не имели об этом зигзаге моды, зато она сразу распознала кольцо, когда медэксперт в заповеднике показал ей руку. Она покрутила пакетик, под разными углами рассматривая кольцо, пока не рассмотрела гравировку на его внутренней стороне. Ну вот и та самая аббревиатура – ДС. Она нахмурилась, стараясь вспомнить, что это означало, вспомнив, пробормотала: «Доступна и счастлива». Кольца были призваны восславить довольство женщины одинокой жизнью. Поднеся свободную руку к груди, Бернадетт нащупала кольца под рубашкой. Они были ее вдовьими драгоценностями: обручальное кольцо мужа и ее собственное, висевшие на золотой цепочке, которую она никогда не снимала с шеи. «Доступна и несчастна», – тихо-тихо выговорила она.
Раскрыв пакетик, она затаила дыхание, стараясь собраться, пока вытряхивала кольцо в правую ладонь. Сжала пальцы, зажав кусочек металла в кулаке и закрыв глаза. Бернадетт представила себе, что она чувствует каждый из бриллиантов в отдельности, стала мысленно отсчитывать один камешек за другим: «Один, два, три…»
Пересчет бриллиантов перестал прокручиваться в сознании и мгновенно сменился изображением. Бернадетт резко и непроизвольно вздохнула, словно пловец, ныряющий в озеро. Дрожь прошила ее – озеро оказалось холодным-холодным.
Пол и расовая принадлежность убийцы ясны. Он смотрит вниз на собственные руки, которые сложил вместе перед собой. Здоровенные белые кулачищи покрыты черными волосиками. Ей видны синие брюки у него на ногах и блейзер поверх темной рубашки. Не бог весть какое описание, но лучше, чем ничего. Он поднимает голову, стоя в нескольких дюймах от двери. Она больше обычной, а посредине ее разрезает надвое какая-то линия. Две половинки расходятся – это лифт. Он выходит, поворачивает налево и идет по длинному, слабо освещенному коридору. Стены коридора увешаны большими прямоугольниками – картинами или фотографиями в рамках, – но она не может разобрать никаких деталей живописи. Он движется так быстро, что картины смазываются в красочные пятна по стенам.
Останавливается у двери. Это квартира? Может, и нет – номера не видно. Поднимает кулак, чтобы постучать. Опускает руку. Поворачивает голову в сторону и подслушивает. Что он слышит? Снова поднимает руку и толчком распахивает дверь, быстро заглядывает в нее. Что это за место? Сразу не скажешь – слишком темно и далеко, ничего не разобрать. Он входит и оглядывается. Это не квартира – какая-то крошечная комнатка. Посреди каморки белый островок. Кровать. Он неспешно к ней подходит. Под одеялом лежит женщина. Длинные белокурые волосы рассыпаны по подушке. Бледным овалом – лицо. Глаз не видно – она их наполовину закрыла. Он склоняется ближе, тянется к ее лицу – жест сугубо интимный, – потом отдергивает руку. Наверное, не хочет ее будить. Все равно у женщины широко открываются глаза. Зеленые. Изумрудные пятнышки на белой коже. Бернадетт, как ни старается, не может рассмотреть никаких других черт лица.